Пока внезапная, пронзительная боль не озаряет его - она вспыхивает как огонь и стремительно вырывает его прочь.
Крабат обнаружил себя вновь на опушке, возле Юро. На тыльной стороне ладони лежала тлеющая головёшка, он живо стряхнул её.
- Ой, Крабат! - воскликнул Юро, - я это не нарочно! Ты мне в какой-то миг таким странным показался, таким другим, не как обычно - так я посветил тебе в лицо, этой вот лучинкой. Кто же мог знать, что тебе уголь на руку упадёт... Покажи, всё совсем плохо?
- Ничего, - сказал Крабат.
Он плюнул на обожжённое место. Насколько благодарен он был Юро за его неловкость, нельзя было тому показывать. Без его игр с огнём Крабат бы здесь сейчас не сидел, определённо нет. Боль в руке была тому причиной, что он с быстротой мысли слился со своим телом - в последнюю минуту.
- День наступает, - сказал Крабат, - давай отколем щепки.
Они откололи щепки и сунули их в кострище.
"Я мечу тебя, брат,
Углём деревянного креста,
Я мечу тебя
Знаком Тайного Братства".
На обратном пути к мельнице они встретили девушек с кувшинами для воды. Один миг Крабат раздумывал, не стоит ли ему заговорить с Запевщицей. Но затем он оставил эту мысль: потому что Юро был рядом - и потому что он не хотел испугать Запевщицу.
Истории о Пумпхуте
И снова воловье ярмо в дверях, и пощёчины, и клятва оставаться послушным Мастеру во всём. Крабат едва ли вникал в происходящее. Взгляд Запевщицы следовал за ним - хотя она смотрела лишь в сияние пасхальной свечи, не видя Крабата.
"В следующий раз хочу появиться перед её глазами видимым, - решил он для себя. - Пусть она знает, что это на меня она смотрит".
Последние парни вернулись, вода устремилась в лоток, мельница запустилась. Мастер погнал всех двенадцать в мукомольню, работать.
Крабат делал всё, что нужно было делать, с чувством, будто это вовсе не он перетаскивал мешки из амбара, забрасывал зерно в ковш (куча его просыпалась мимо сегодня) и постепенно покрывался потом. Голос Мастера он слышал как сквозь стену, тот едва касался его. Несколько раз случилось, Крабат столкнулся с кем-то из товарищей - невольно, потому что мыслями он был далеко отсюда. Один раз он соскользнул с верхней ступени на площадку и ударился коленом; он не очень это почувствовал, вздёрнул мешок, который грозил сползти с плеча, вернул его в равновесие и пошёл взбираться снова.
Он пахал как лошадь. То, что ноги его отяжелели со временем, что капли пота слетали с него, когда он встряхивался, что ему приходилось мучиться и надрываться с проклятыми мешками, - мало значило для него, не особо его затрагивало. Всё, что происходило на мельнице в это утро, было делом того Крабата, который просидел под деревянным крестом всю ночь; другого, который побывал в Шварцкольме, это оставляло безучастным, тот, другой, был чужим здесь, не имел со всем этим ничего общего, не понимал этого.
На сей раз возликовал раньше всех Витко и подал знак ко всеобщему большому веселью.
Крабат удивлённо прервался, затем поплевал на руки и хотел кинуться за следующим мешком. Юро толкнул его под рёбра.
- Хватит, Крабат!
Удар хорошо пришёлся, как раз слева подмышкой, где больнее всего. На время у Крабата пресеклось дыхание, потом он сказал - и теперь оба Крабата снова были одним, когда вместе проговорили сдавленным голосом:
- Эй, Юро, я... дал бы тебе... разок по носу... тупица!
Они смеялись, они пили, они ели жирные, золотисто-жёлтые пасхальные пирожки - а позже плясали.
"Рум-види-бум,
Колесо - кругом,
А мельник-то стар,
Он совсем бум-бум!
И так случилося раз весной,
Сошёлся он с жёнкой молодой -
Стойкой со всех сторон,
Колесо же - кругом,
Ну а мельник - совсем бум-бум!"
Они плясали и пели, и Витко выкаркивал песню, будто хотел своим резким, скрипучим голосом упеть их всех.
Позже Сташко повернулся к Андрушу и спросил, не желает ли он им что-нибудь рассказать - про Пумпхута, может быть.
- Давайте, - сказал Андруш. - Подтащите-ка сюда вино!
Он сделал большой глоток из кувшина, прежде чем начать свою историю.
- Итак, - начал он, - Пумпхут однажды пришёл в Шляйфе, к главному мельнику, а тот был такой жмот, надо вам знать, что воняло до небес... Но мне тут только подумалось, что Витко, возможно, вообще не знает, кто такой Пумпхут.
Витко этого не знал, как выяснилось, и Крабат тоже.
- Тогда я, видимо, должен сказать пару вступительных.
Андруш пообещал подмастерьям, что попытается покороче.
- Пумпхут, - сказал он, - это сорбский мукомол, как и мы, из окрестностей Шполы, я думаю. Он тощий, длинный - а какого возраста, никто не может сказать с уверенностью. Но когда его видят, подумывают, что он лет так сорока и не старше. В левом ухе носит он золотое колечко, очень маленькое и тонкое, так что его едва видно, если случайно не блеснёт на солнце. Зато вот шляпа у него огромная, с широкими полями и острой верхушкой. От этой шляпы он и получил имя - Пумпхут, пухлошляп, по ней его узнают - или всё же не узнают, как вы услышите... Услышали?
Крабат и Витко кивнули.
- Теперь вам ещё надо знать про Пумпхута, что он колдун - самый сильный, возможно, что когда-либо бывал в Лужицах, а это уже кое-что. Мы все, что сидим здесь, не понимаем и в половине всех тех штук, что может выкинуть Пумпхут одним мизинцем. Однако всю жизнь он остаётся простым мельничным работником. Стать мастером у него не было желания - а чтобы кем-то повыше, большим чиновником, может быть, или судьёй, или кем при дворе - это уж вовсе нет. Хотя он легко мог бы ими стать, если бы захотел, но он не хотел. А почему нет? Потому что он свободный парень и им же хочет остаться - тем, кто летом ходит от мельницы к мельнице, смотря, где его больше устроит, над ним никого, под ним никого; так ему нравится, и мне бы так тоже понравилось, если бы я мог выбирать сам, будь оно проклято!
