Кто прозевает и останется снаружи дольше, для того больше не будет дороги назад. Его тело будет для него закрыто и похоронено как мёртвое, а сам он вынужден будет тогда блуждать, не зная покоя, между смертью и жизнью, неспособный показаться, заговорить или как-либо проявить себя - и в этом заключена особая мука такого существования: даже самый жалкий полтергейст может всё же изредка стучать, греметь горшками и швыряться поленьями о стену.
"Нет, - подумал Крабат, - я поберегусь уходить из себя - что бы там меня ни манило".
Юро затих, он примостился у костра и едва шевелился. Если бы он время от времени не подкладывал ветку в пламя, не пододвигал бы кусок коры, Крабат готов бы был поверить, что он там заснул.
Так пришла полночь.
Снова издали прозвучал пасхальный звон, и вновь в Шварцкольме раздался девичий голос и запел - голос, который Крабат знал, которого он ждал, который он тщетно искал в своих воспоминаниях.
Но сейчас, когда он его услышал, для него казалось непостижимым, как он мог его забыть.
"Христос воскрес,
Христос воскрес,
Аллилуйя,
Аллилуйя!"
Крабат вслушивается в пение девушек в деревне - как голоса чередуются друг с другом, сначала один и затем остальные, и пока поют остальные, он уже ждёт, что их снова сменит один.
"Какие у неё волосы, у Запевщицы? - думается ему. - Каштановые, может быть, или чёрные, или цвета пшеницы?"
Это бы ему хотелось знать. Он хотел бы увидеть девушку, которая - он слышит - поёт там, желание гложет его.
"Если я уйду из себя? - думает он. - Только на один миг - только чтобы заглянуть ей в лицо..."
И вот уже он произносит заклинание, уже чувствует, как отделяется от своего тела, как будто выдыхает себя в тёмную ночь снаружи.
Он бросает взгляд назад, на костёр: на Юро, что примостился рядом, будто готовый заснуть в любую минуту, на себя - он, сидя прямо, прислонился к кресту, ни жив ни мёртв. Всё, чем была жизнь Крабата, теперь здесь, снаружи, вовне. Оно свободно, легко и ничем не обременено - и оно бдит, бдит куда яснее всеми чувствами, чем сам он когда-то либо прежде.
Он всё ещё не решается оставить своё тело одно здесь. Нужно разорвать последнюю связь. Это даётся ему нелегко, ведь он знает, что расставание может быть и навсегда. Однако он отводит взгляд от костра и парня рядом, что носит его имя, - и направляется в деревню.
Никто не слышит Крабата, никто не может его видеть. Он сам, однако, слышит и видит всё с отчётливостью, для него удивительной.
С пением ходят девушки со своими светильниками и пасхальными свечами по деревенской дороге вверх и вниз, в одеяниях для причастия - чёрных от башмаков до чепчиков, только лента на лбу белая, поверх разделённых посередине, гладко зачёсанных назад волос.
Крабат ведёт себя так, как и вёл бы себя Крабат, если бы его видели: присоединяется к деревенским парням, которые стоят стайками по обеим сторонам дороги и наблюдают за девушками. Сыплются шутки и возгласы.
- Не можете, что ли, петь громче - вас едва слышно!
- Осторожнее с лампами - чтобы они вам носы не пообжигали!
- Не хотите подойти и обогреться немного - вы же совсем посинели от холода!
Девушки делают всё так, как если бы парней по краям дороги не существовало для них. Это их ночь, она принадлежит только им одним. Спокойно шествуют они по своему пути и поют - вверх по дороге, вниз по дороге.
Позже они заходят в крестьянский дом, чтобы погреться. Парни пытаются протолкаться вслед за ними, хозяин дома не пускает их. Тогда они спешат к окну избы и заглядывают внутрь. Девушки окружают печь, хозяйка протягивает им пасхальные пирожки и горячее молоко. Больше парни ничего не видят, потому что как раз снова появляется хозяин, на этот раз с палкой.
- Кш-ш! - бросает он, как прогоняют вон надоедливого кота. - Прочь отсюда, ребята - или получите кое-чего!
Парни с ворчанием рассеиваются, Крабат тоже следует за ними, в чём нет никакой необходимости. Они ждут поблизости, когда девушки покинут дом и двинутся дальше.
Крабат теперь знает, что у Запевщицы светлые волосы. Она тонкая и высокого роста, она так гордо идёт и держит голову. В сущности, он давно может вернуться к Юро и костру и, пожалуй, это бы ему и следовало сделать.
Но до сих пор так получалось, что он наблюдал за Запевщицей только издали, с обочины дороги, а теперь он хочет посмотреть ей в глаза.
Крабат становится единым целым с огоньком свечи, который Запевщица несёт перед собой. Теперь он близко от неё - так близко, как никогда прежде не бывал к девушке. Он смотрит в юное лицо, которое так красиво в строгом обрамлении чепчика и ленты на лбу. Глаза большие и нежные, она глядит вниз на него и его не видит - или всё же..?
Он знает: это крайний срок, для того чтоб вернуться к костру. Но глаза девушки, светлые глаза в венке ресниц, держат его крепко, он больше не освободится от них. Голос Запевщицы он уже слышит лишь издалека, теперь он больше неважен Крабату, с тех пор как он посмотрел ей в глаза.
Крабат знает, что дело идёт к утру - он не может оторваться. Он знает, что его жизнь будет проиграна, если он вовремя не высвободится и не вернётся к себе; он знает это - и не может.
