Козырь в рукаве - [46]

— Ну, что там? — Маринка принесла две чашки кофе, вазочку с печеньем и устроилась рядом со мной на диване.

— Мишку ограбили, — грустно произнесла я, — ночью.

— Вот гады, — возмутилась Маринка, — я бы таким устраивала показательные казни на площади, как раньше.

— По статистике, — я меланхолично посмотрела на нее, — чем строже наказание, тем больше совершается тяжких преступлений.

— Получается, что преступников не надо наказывать! — негодующе воскликнула Маринка. — Ерунда какая-то.

— Да, — удрученно сказала я, — перед государством стоит в этом плане трудная задача.

Я взяла чашку и сделала несколько маленьких глотков. Кофе, как всегда, у Маринки получился что надо. Тут же поймала себя на мысли, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы восхищаться вкусовыми ощущениями, но так уж устроен человек. Не может он постоянно скорбеть или постоянно радоваться. Любое состояние со временем превращается в свою полную противоположность. И ничего с этим не поделаешь.

— Ты Егорову звонила? — напомнила мне Маринка.

— Сейчас не до этого, — отмахнулась я.

— Ну, что ты так раскисла, Бойкова? — Маринка тоже взяла чашку с кофе.

— Что же мне теперь, надеть веселую маску? — поддела я ее.

— Ну, зачем маску, — отпарировала она, — займись каким-нибудь делом, отвлекись.

Переливчато запиликал телефон, и Маринка сняла трубку.

— Егоров, — шепнула она мне, зажав микрофон ладонью, — будешь говорить?

— Давай, — я поставила кофе на стол и взяла трубку. — Привет, Павел Анатольевич. Что скажешь?

— Скажу, скажу, — торопливо произнес Егоров, — только не по телефону. Есть чудненькая сенсация.

— Ну так и печатай ее сам, — без энтузиазма произнесла я. — В чем же дело?

— Ну ты за кого меня держишь, Бойкова, — обиделся Егоров, — не помнишь, где я работаю?

— Материал против местных властей? — предположила я.

— Я этого не говорил, Бойкова, но ты не пожалеешь.

— Ты откуда звонишь, Паша?

— Из автомата, — таинственно произнес Егоров.

— Ладно, — согласилась я, — давай твою сенсацию, только ты знаешь, я слухами не занимаюсь.

— Какие слухи, девушка? Есть человек, у которого имеются все необходимые бумаги. Ну, так я подъеду?

— Давай, — согласилась я, — только через часок, не раньше. Я должна немного прийти в себя.

— Что-нибудь случилось?

— Вчера ночью в своей квартире убили Мишу Коромыслова, я сегодня полдня объяснялась с ментами.

— Мишку? — обалдел Егоров. — Я его два дня назад видел. Об этом уже кто-нибудь писал?

— Сомневаюсь, я только что была у него на квартире.

— Тогда вот что, — собранно сказал Павел, — я пообедаю и подтянусь к тебе. Ты никуда не слиняешь?

— Жду!

* * *

Я не стану утомлять вас рассказом о моем коллеге Егорове Паше. Скажу лишь, что человек он в принципе неплохой (как принято говорить о людях, способных поддержать общее веселье, кстати улыбнуться или пожать кому-нибудь руку), в своем деле собаку съел, но вот что касается нравственных ориентиров… Жизнь, что ли, так его заела, то есть семейные заботы? Но ведь в конце концов решает-то сам человек, поддаться ему на искушения судьбы и своего профессионального положения, уступить ли воле обстоятельств или следовать своим маршрутом.

Если о том, продался ли Коромыслов, я определенно ничего сказать не могу, то уж о беспринципности и жадности Егорова знаю не понаслышке. В Егорове много фальшивого и показного, тем не менее он умеет ладить с людьми. Но это завидное качество, эта дьявольская коммуникабельность поставлены на службу сугубо прагматическим интересам. А может, именно стремление из всего извлекать выгоду как раз и заставляло Пашу проявлять чудеса сговорчивости и общительности? Что считать причиной, а что следствием? Или, как Ницше, плюнуть на причинно-следственный ряд и увидеть эти два свойства тесно переплетающимися, дополняющими друг друга и дающими друг другу импульс к существованию?

Эта извечная «задняя» мысль, приобретшая в светлой Пашиной голове статус особой извилины, и была причиной того, что при общении с ним возникала часто та досадная неловкость, то стыдливое замешательство, какое обычно испытывают искренние и открытые люди, когда видят на лице завзятого лицемера и честолюбца широкую улыбку и чувствуют на своем плече его благожелательно похлопывающую руку.

Выгода и польза настолько проели Пашины мозги, что его нельзя даже назвать коварным или вероломным, хотя, думаю, в иных, наиболее ответственных или критических случаях он мог бы позволить себе какое-нибудь невинное предательство. Вот опять этот эпитет «невинное»! А иначе не скажешь. Пашины интересы, очень земные и очень понятные испорченному противоречиями социалистического режима обывателю, выглядят такими естественными и по-детски эгоистичными, что язык не поворачивается назвать Пашу гадом и сволочью.

Я уже предвкушала дежурную Пашину улыбку, его снисходительный тон, задиристый блеск в глазах. Вот сейчас он войдет в кабинет со словами «всем привет!», повесит на вешалку свою короткую дубленку и, пригладив не по годам редеющие пряди пепельно-русых волос, усядется в кресло, забросив ногу на ногу, и состроит лукавую мину.

Но прошло достаточно времени, а Егоров не появлялся. Я набрала номер «Журналиста» и услышала: «Егоров полтора часа как вышел».