Козлопеснь - [56]

— Я не могу двинуться, — прошептал я. — Вы понимаете, я не могу...

— Ничего удивительного, — сказал старик. — Ты лежишь на плаще. Твои руки в нем запутались.

— Он вообще не ранен, — сказал другой. — Чуешь, как от него несет?

Они захихикали и удалились. Как только они ушли, я предпринял еще одну попытку пошевелиться и вскоре стоял более-менее прямо, потирая голову. Уже почти рассвело и я узнал район, в котором находился. Дом Федры — мой дом — располагался как раз за углом. Я подобрал посох, который сломал при падении, и потихоньку побрел к передней двери.

Внутри горел свет, изнутри доносилось пение, но у меня не осталось никаких сил на ярость. Я только ударил в дверь посохом и тяжело прислонился к косяку.

— Если это Мнесарх вернулся, — услышал я голос Федры, — скажите ему, чтобы убирался, пока не протрезвеет. Этот гобелен стоил двадцать драхм.

Дверь чуть приотворилась и я налег на нее всем весом.

— Ты заплатила двадцать драхм за гобелен, тупая ты корова?! —завопил я и упал внутрь.

Раздался визг и Федра торопливо завернулась в скатерть. Мужчины были не столь проворны.

— Что это ты о себе возомнил — являться домой в таком состоянии? — заявила Федра, но как-то без огонька. Тем не менее я не мог не оценить попытку.

Моя душа, что во мне, напомнила, что мой меч висит у дверей, так что я схватил его и свирепо замахнулся.

— А ну встали! — рявкнул я. — Все вы!

В комнате с Федрой было трое мужчин, все голые и самым очевидным образом пьяные. Двух из них я никогда не встречал, а вот третьего знал довольно давно.

— Вы двое убирайтесь, — сказал я незнакомцам, — быстро, пока я не передумал. Но ты, — и я указал мечом на Аристофана, сына Филиппа из демы Холлиды, — сиди и не двигайся.

Незнакомцы ринулись прочь, даже не успев прихватить плащи. Аристофан попытался спрятаться за Федру, но она отступила в сторону.

— Благодарение Богам, ты пришел, Эвполид, — всхлипнула она. — Они как раз собирались...

— Уж это-то я заметил, — сказал я, а моя душа, что во мне, пела. — Иди во внутреннюю комнату и сиди там. И не вздумай высовываться, — добавил я сурово, — что бы ты не услышала.

Разумеется, я не собирался убивать Аристофана; для начала, он был крупнее и сильнее меня, и попытайся я его атаковать, то скорее всего не писал бы сейчас эти строки. Но я слишком наслаждался собой, чтобы не разыграть эту сцену до конца, и может быть, играл чересчур убедительно. В общем, не успел я договорить, Федра схватила блюдо грибов с чесноком и сыром и швырнула его в меня. Я присел, а Аристофан метнулся мимо меня к двери. Я медленно выпрямился и потрогал лезвие меча.

— Значит, остаешься ты, Федра, — начал было я, но тут меня накрыл приступ смеха и меч со звоном упал на пол. — Посмотри, до чего ты меня довела, — процитировал я.

— О, очень смешно, — сказала Федра и ушла во внутреннюю комнату, захлопнув за собой дверь. Я поднял меч и аккуратно повесил его на место; затем я последовал за ней.

— Твоя статуя Клитемнестры вся в чесноке и грибах, — сказал я. — Помоги-ка мне с сандалиями, будь хорошей девочкой.

Она прожгла меня взглядом, затем развязала ремешки сандалий и швырнула их в угол.

— Ты воняешь, как винный пресс, — сказала она. — Ты что, дрался?

— Меня ограбили, — ответил я. — Но мне дадут хор.

— У тебя кровь на лбу, — сказала она. — Принесу воды.

— Не трудись, — сказал я. — Ты что, на самом деле заплатила двадцать драхм за гобелен?

Она зарделась.

— Он того стоил, — пробормотала она. — Настоящий сидонский. Таких на все Афины два или три.

— Чушь, — ответил я. — Их изготавливают в Коринфе тысячами, а эгинцы возят их на своих кораблях в качестве балласта. Двадцать драхм!

Тут Федра попыталась поцеловать меня, но я отпихнул ее.

— Нет, пока я не напишу завещание, — сказал я. Ее сердитая гримаса слегка изменилась.

— Не думала, что ты придешь домой, — сказала она. — А то бы ждала тебя. С топором, как Клитемнестра.

— Ты рада, что мне дали хор? — спросил я, стаскивая грязную тунику через голову.

— Рада, если ты доволен, — сказала она, наливая воды и протягивая чашу мне. — И если из-за него ты будешь торчать подальше от дома. Полагаю, ты собираешься помыться, прежде чем ляжешь в постель. Я, может, и шлюха, но чистоплотная шлюха.

— Ты самая чистая шлюха во всех Афинах, — сказал я и зевнул. — Но я слишком устал, чтобы мыться. А кроме того, мытье лишает кожу естественных жиров, от которых она только здоровее.

— Ты хуже свиньи, — сказала она. — Ты хоть иногда моешься в своей деревне?

— Нет, никогда.

Она перекинула волосы через плечо — как будто молодое вино плеснули в кубок слоновой кости.

— Ты выглядел полным идиотом, когда торчал в дверях, размахивая мечом, — сказала она. — Честное слово, мне было за тебя стыдно перед людьми. Утром весь город будет знать.

— Уже утро, — сказал я. — И мне надо как можно скорее пойти повидать Филонида, начальника хора.

— Ну что же, — сказала она, роняя скатерть на пол. — Тогда тебе лучше немного поспать?

— К чему? — ответил я. — Уже слишком поздно.

ДЕСЯТЬ

Итак, я полагаю, вы сейчас подумали, что произошло воссоединение и с того момента все ладно стало в доме. Вовсе нет. Не думаю, чтобы наша взаимная ненависть ослабла хоть чуточку; но определенно мы стали воевать со вкусом. Для начала, мы больше не боялись друг другу, и наш брак превратился в своего рода бесконечную сцену агона, противостояния, которая, разумеется, является сердцем любой хорошей комедии. Я вдруг обнаружил, что все больше и больше времени провожу дома — отчасти, впрочем, ради того, чтобы работать над пьесой с Филонидом. Война наша с Федрой не прекращалась ни днем, ни ночью; но это был очень странный конфликт. В сущности, мы были похожи на этих ее спартанских гончих, которые непрерывно вцеплялись друг дружке в глотку: кровь, битая посуда и непрекращающийся шум. Однако когда одна из них угодила под телегу, вторая отказалась есть и вскоре тоже сдохла, в результате чего я обеднел на тридцать драхм. Не понимаю, что люди находят в собаках.