Козлиная песнь - [35]

— О-ля-ля, — произнес он томно.

После недолгой борьбы, к сожалению больше напоминавшей игривую возню, во время которой я не сумела сорвать с него парик, он отпустил меня и стал с довольной физиономией, переводя взгляд с меня на мешки с золотом и с мешков с золотом на другие углы комнаты.

— Alors, ты живешь на чьердаке. У тьебя тут чистота, а ты сам ну прямо куколка.

«А ты сам ну прямо соседский хряк», — подумала я в бешенстве. «С ним что-то случилось?» — спросила я в испуге у хозяев борова, когда первый раз увидела, как тот переваливается по загону, а сзади у него болтаются два огромных шара, две вздутые опухоли телесного цвета. Сосед захохотал, а я чуть сквозь землю не провалилась от стыда, когда поняла, что это у борова такие яйца.

— Помет в доме больше ньет, — радостно сообщил мне Глот. — Спасибо.

Значит, он уже успел заглянуть в порнографический шкаф. Еще зимой я насыпала яда на его журнальчики и вообще повсюду, после чего крысиных какашек больше не появлялось, только здесь и там я нашла парочку серых трупов.

Так же сладострастно, как в прошлый раз он смотрел на мои псевдоконфеты, он уставился теперь на новоиспеченный золотой запас. Опыт ничему его не научил, он не смог удержаться и, клонившись к одному из мешков, запустил в него руку по локоть, нежно перебирая пальцами, как я любила делать это сама, подобно Дагоберу Даку, ныряющему в бассейн с золотыми монетами.

— Вы засунули руку в говно, — сухо проинформировала его я, — de la merde, понимаете? Shit, Scheisse.

Глот как можно скорее вытащил руки и вскинул их вверх, так что навозные шарики разлетелись во все стороны. Запястья его были покрыты золотом. С мордой, перекошенной от отвращения, он понюхал свои жирные пальцы и рявкнул на меня:

— Ты убрать этот дрянь немедленно. Немедленно!

Уже взявшись за ручку двери, он добавил:

— А то запах впитаться в мой книги.

Дверь мастерской захлопнулась. Подобрав с пола раскатившиеся шарики, я помчалась, прыгая через две ступеньки, следом за Глотом вниз по лестнице, и на втором этаже как раз увидела, как он, пыхтя от негодования, входит со своей сумкой в комнату с грязными розовыми покрывалами и оторванными обоями в медальонах. Я спустилась на первый этаж и, пробежав через кухню, выскочила на улицу, где наткнулась прямо на тебя.

— Урод, — прошептал ты, услышав от меня о происшедшем. Мы вместе прокрались наверх и унесли с чердака мое золото, я решила сложить его в комнате Питера.

Вечером Глот имел наглость показаться у нас в кухне: пришел попросить у нас сыра. Ты смерил его враждебным взглядом и едва кивнул, не прекращая ожесточенно давить сыворотку из творожного шара. Ты и пальцем не шевельнул, чтобы дать ему сыра, не говоря уже о том, чтобы поздороваться с ним за руку. У нас в шкафу лежала одна головка, на которой я недавно обнаружила мелких червячков, ты тогда счистил их ножом, приговаривая: «Их видно, только если присмотреться». Именно эту головку я дала Глоту.

В ту ночь мы опять оба спали на сеновале. В последующие дни мне постоянно приходилось быть начеку, потому что Глот все не уезжал и не уезжал — сказал, что у него отпуск. Мы изо всех сил старались не замечать его присутствия и сами старались быть как можно незаметнее. Стоило мне хоть ненадолго выйти во двор, как Глот в ту же секунду оказывался рядом, осыпал меня любезностями или пытался обнять. В те недели ты не хотел пасти нэнни без меня, я должна была идти во главе шествия рядом с тобой. Говоря о Глоте, что случалось крайне редко, ведь ты с ним практически не сталкивался, ты называл его не иначе как полным презрения местоимением «он». Если, никуда не денешься, тебе все же приходилось с «ним» говорить, ты никогда не делал этого прямо, а только через меня.

В то лето Глот старался всеми силами превратить нас в слуг, он не понимал, что былое величие его поместья вызывает только смех. Он вел себя как богатый барин-интеллектуал, у которого в услужении двое импортных крепостных. Как-то раз он пришел к нам сказать, чтобы мы вырыли яму во дворе перед большим домом. Он купил саженец грецкого ореха, который должен был торжественно осенять вход в усадьбу. Ты произнес всего одно слово — резкое «нет», после чего Глот беспомощно протянул лопату мне. Ему в голову не пришло вырыть яму самому, впрочем, боюсь, у него бы это просто не получилось, не достало бы силушки. Он любил вытащить на улицу доисторический стул и сидеть на нем в тени дома, пыхтя от усталости, потягивая вино, с книжкой стихов или порнографическим журналом в руке. В таких случаях мы прятались в нашей собственной крепости, глядя на него в окно и отпуская шутки насчет его внешности и манер.

Глот понял, что нас ему не заставить посадить дерево. Он надел сандалии и отправился пешком в деревню. Через полчаса он вернулся с Домиником, маленьким женоподобным человечком неопределенного возраста по прозванию Доместик[12], поскольку он подрабатывал тем, что помогал по хозяйству то в одном, то в другом доме. Доминик был худой и сутулый и такой застенчивый, что всегда находился в напряжении. Я знала его, потому что наши подопечные обязательно нападали на его собачку, если Доминик встречался им на пути. От Питера я слышала, что раньше этот человек жил в нашей кухне.