Козлиная песнь - [14]

Продавщица в здешнем магазине, у которой я спросила дорогу, объяснила, как пройти к «le château»[4]. Сначала я подумала, что ржавые, крашенные в светло-серый цвет решетчатые ворота заперты, они никак не открывались, но, присмотревшись, я обнаружила в одной из больших створок для машин маленькую калитку для пешеходов. По обе стороны от ворот стояли неуклюжие квадратные столбы из чередующихся слоев кирпича и бетона. Столбы служили переходом к стене. Сама стена была высотой по грудь, с осыпавшейся кое-где штукатуркой, из-под которой виднелись грубо отесанные камни. По верху стены шла решетка с устрашающими остриями. Между левым столбом и первым прутом решетки кто-то вставил помятый почтовый ящик, и по цифре 18, выведенной на жести той же серой краской, я помяла, что попала куда надо. «Route de Saint jacques 18», написал ты мне свой адрес, «chez monsieur Drummond»[5]. Мои письма ты наверняка доставал из этого ящика.

Я неуверенно открыла калитку. Она заскрипела, и этот скрип удивительно подходил к зданию, стоявшему метрах в пятидесяти от ограды. Это был большой серо-коричневый оштукатуренный дом, все же не дотягивавший до того, чтобы называться «за́мком». Скорее это была усадьба, большущий господский дом, причем в довольно потрепанном состоянии. Двускатную крышу увенчивал гордый шпиль, а слева и справа от него располагались два эркера, украшенные кружевной деревянной резьбой, действительно похожие на башни замка. Я словно перенеслась в прошлый век. Дом стоял на небольшом бугорке, так что пока я к нему шла, я чувствовала себя смиренной просительницей. Если в доме находились люди, то они уже знали, что я иду по дорожке: скрип калитки невозможно было не услышать. Ко входу вела каменная лестница, поросшая подушечками мягкого зеленого и более жесткого желтого мха. Двустворчатую застекленную дверь вверху лестницы украшала замысловатая литая решетка.

Я сбросила рюкзак на траву, поднялась по пяти ступенькам лестницы и громко постучала в дверь. Через некоторое время я постучала опять, но никто не появился, даже когда я принялась барабанить в окошко и орать во весь голос «hallo» и «bonjour». Разок я попробовала крикнуть «Йоооо!», но услышала в своем голосе голос твоей мамы и больше так не кричала. Интересно, мсье Дрюммона тоже нет дома? Двери были явно заперты, открыть их у меня не получилось. Чистое легкомыслие — приехать без предупреждения, что же теперь делать?

Я стала руки в боки и в волнении прикусила губу. Дом выглядел совершенно неприступным — этакий угрюмый колосс, но тем более хотелось в него попасть, он словно просил меня взять его силой и обследовать. Ставни были наглухо закрыты. Вероятно, под всей площадью дома находился подвал, у самой земли виднелись вентиляционные отдушины, достаточно большие, чтобы в них влезть. Но к этому способу проникнуть в дом я прибегну лишь в крайнем случае, если ты так и не появишься до наступления темноты, а я не найду другого места, где переночевать. Было только полседьмого, пока еще можно было не спешить.

Я обошла вокруг дома. Сзади штукатурка была облуплена сильнее, чем на переднем фасаде, да и шиферную крышу с этой стороны украшала всего одна башенка. По-моему, в доме не было канализации, потому что во дворе стояла кабинка с каменной плитой в полу, посередине которой зияла большая круглая дыра. Заглянув в нее, я увидела огромное количество какашек, лежавших кучей конусообразной формы. Вершина конуса выглядела свежей, что, видимо, означало присутствие людей, хотя запаха не чувствовалось.

Дом окружали дебри цветущих сорняков, из которых там и сям торчали жалкие деревца: какой-то идиот попытался содрать с них кору. Дальше был хлипкий забор из покосившихся столбов и кривых досок, за ним еще огромный участок тоже принадлежавший к дому. Там высилась наполовину заросшая травой куча навоза. В самом дальнем конце участка в каменной стене я увидела обветшалую деревянную дверь. За стеной на несколько километров вперед простирались дивные пологие холмы, покрытые одеялом растительности такого нежно-зеленого цвета, какой и у фотографов, и у художников почти всегда получается грязновато-салатным.

Я повернула обратно к дому. И опять увидела холмы, по другую сторону улицы, но эти холмы были, пожалуй, слишком скалистыми для земледелия, они выглядели угловатыми и неприютными. Солнце только начинало клониться к закату, холмы были ярко освещены, и я разглядела на обрывистом склоне коричневые точки, словно там паслось стадо необычайно спортивных коров. Они были так далеко, что мне пришлось напрягать зрение, чтобы рассмотреть, точно ли они перемещаются на зеленом фоне.

Когда я подошла к длинному сараю, стоявшему, если смотреть с улицы, слева от усадьбы, я укусила свой кулак, чтобы не закричать от восторга. Меня переполнило дикое, бушующее счастье. Вот тут ты и живешь! Это место было создано для тебя, во всяком случае, для тебя такого, каким я тебя знала до посещения вашей квартиры. От радости я подпрыгнула, как молодая козочка. По улице как раз проходил крестьянин с тачкой. Он остановился, сдвинул шляпу на затылок и вытер пот со лба. Поглядел на меня с любопытством сквозь прутья решетки, да так и не отводил глаз, даже когда наклонился, снова взялся за тачку и двинулся дальше. Я вдохнула французский запах, вдохнула как можно глубже, потому что это был запах ямки у нашего озера, с примесью навозного духа и верескового дымка.