Ковпак - [8]

«Я находил эту поездку хуже, чем несвоевременной, прямо глупой… Я относился к ней совершенно отрицательно. Кроме того, я считал лично Николая II человеком чрезвычайно незадачливым, которого преследовали неудачи в течение всего его царствования, к чему бы он ни приложил своей руки. У меня было как бы предчувствие, что эта поездка предвещает нам тяжелую катастрофу».

Предчувствие не обмануло А. А. Брусилова: пятнадцатый год стал годом тяжелых испытаний для войск Юго-Западного фронта. Но это произошло позже, а тогда, в апреле, царь в мешковатом мундире с полковничьими погонами обходил строй рот почетного караула. Безвольный, неумный, ко всему на свете равнодушный, весь какой-то поношенный, словно траченный молью, вовсе не похожий на свои профили на серебряных полтинниках, император покорно выслушивал рапорты, молча изредка кивал головой и оглядывался на адъютантов, ожидая их подсказки: что же делать дальше? Как правило, дальше следовало пожалование нижним чинам крестов и медалей за «верную службу царю и отечеству». Изредка, опять подчиняясь нажиму своих приближенных, Николай пытался даже что-то сказать солдатам. Но, как продолжает А. А. Брусилов, «царь не умел обращаться с войсками, говорить с ними. Он и тут, как всегда, был в некоторой нерешительности и не находил тех слов, которые могли привлечь души человеческие и поднять дух».

Таким его увидел и нижний чин Сидор Ковпак, застывший в сером солдатском строю. Да не одного, а с августейшей супругой, как именовали императрицу Александру Федоровну.

Замерли вытянувшиеся в струнку солдаты, не лица — маски. Среди них и ефрейтор Ковпак. Приняв из рук сверкающего золотом погон и аксельбантов адъютанта два «Георгия» и две медали, царь самолично приколол награды к гимнастерке ефрейтора.

…И снова окопы, грязь, кровь, смерть. Снова ефрейтор Ковпак шастает по австрийским ближним тылам, высматривая, слушая, запоминая. На то и разведка.

В марте 1916 года бестолкового и нерешительного генерал-адъютанта Н. И. Иванова заменил на должности главнокомандующего Юго-Западного фронта генерал А. А. Брусилов. И фронт словно ожил. Не только офицеры, но каждый солдат понимал, что изнурительным оборонительным боям и отступлениям теперь конец, что следует ждать наступления! И оно началось — уже 22 мая — легендарный Брусиловский прорыв, самая крупная победа русской армии в первой мировой войне.

Противник потерял свыше 1 миллиона 500 тысяч убитыми и ранеными, свыше 450 тысяч солдат и офицеров было взято в плен. Брусиловское наступление не только спасло честь русской армии, оно оказало огромное воздействие на ход и исход первой мировой войны. Потерпели крах наступательные планы немцев под Верденом и австро-венгров — в Италии. Германия оказалась вовлеченной одновременно в несколько тяжелых сражений на разных фронтах. Австро-Венгрия вообще стояла перед реальнейшей угрозой полного разгрома. Перешла в наступление итальянская армия в Тироле, Румыния вступила в войну на стороне союзников. Именно летом шестнадцатого года была подорвана мощь германских и австро-венгерских войск, без чего была бы невозможна победа союзников два года спустя.

Ликовали солдаты на фронте, ликовал и тыл. Измученная двухлетней войной страна увидела в победоносном брусиловском наступлении реальность возможного перемирия. Крах Германии и Австро-Венгрии казался неизбежным. Но этого не произошло. Верховные командования союзных войск при прямом попустительстве правящих кругов своих стран не использовали возможность покончить с войной. Знаменитый полководец с горечью писал: «Что касается меня, то я как воин, всю свою жизнь изучавший военную науку, мучился тем, что грандиозная победоносная операция, которая могла осуществиться при надлежащем образе действий нашего верховного главнокомандования в 1916 году, была непростительно упущена».

Чувства гордости и горечи разделяли со своим командующим и все солдаты Юго-Западного фронта, в том числе и ефрейтор Ковпак. По словам самого Сидора Артемьевича, именно во время последовавшего после наступления отхода русских войск у него начала проступать «ясность в мозгах». Все более и более отчетливо он понимал, что самодержавие — это гигантская разлагающая язва. Символично звучащую фамилию Распутин знали уже не только в придворных кругах — по всей России. На фронтах слово «распутинщина» отождествлялось со словом «измена». В самом деле, что мог сказать Сидор Ковпак и любой из его товарищей по поводу приказа, запрещающего при отступлении уничтожать воинские склады, иначе говоря, оставлять их в целости и сохранности австрийцам? Только так: «распутинщина», «измена».

И фронт и тыл жили предчувствием близящихся перемен.

Об этом прямо говорили свои же солдаты — большевики. Впервые это слово — большевик — Сидор услышал именно в конце шестнадцатого года. По его позднейшему признанию, он тогда же рассудил, что большевики — правильные хлопцы, которые и сами понимают, что делается вокруг, и другим солдатам помогают во всем разобраться. А понять в первую очередь следовало главное: эта война народу чужая, нужная только царю, фабрикантам, купцам да помещикам. Они-то ее и развязали, чтобы на солдатской крови и костях обогатиться, урвать кусок пожирнее у других — таких же, как они сами, богачей Германии и Австро-Венгрии. По доброй воле они войну не окончат, потому что ни истекающего кровью народа, ни России им нисколько не жаль. Какой же выход? Только один, убеждали большевики: кончать войну самим! Да не ее одну, а все породившие ее царские порядки. А потому — долой самодержавие, мир народам!