Ковентри возрождается - [39]

— Убирайся из моего дома, ты, коммунистка паршивая, и никогда больше не приходи, никогда!

Гости толклись на площадке, пытаясь растащить брата и сестру, но Додо успела поцарапать Нику лицо, причем до крови. Подобные сцены можно видеть и слышать в районе Темные Тропинки в любой вечер. Незначительная разница состояла в том, что здесь визжащие, дерущиеся и обливающиеся кровью люди имели деньги, власть и положение и знали, что их не арестуют за нарушение общественного порядка на Флад-стрит. Хотя в кухне и сидел полицейский.

Мы вышли из дома, увешанные свертками и чемоданами. Додо забрала всю свою одежду и прихватила кое-что у Кэролайн. Мы затолкали все в багажник большой черной машины, потом сели сами, устроившись поудобнее на заднем сиденье. Машина двинулась.

— Водитель, зажгите, пожалуйста, свет в салоне. Смотри, Яффа, что я стибрила с обеденного стола.

Додо показала мне фотографию, на которой я — на вид почти голая — сидела рядом со знаменитым политическим деятелем, а он с совершенно беспутным видом ухватился рукой за мою левую грудь.

— Куда мы едем, сударыня? — спросил шофер.

— В «Риц».

— Благодарю вас, сударыня.

Из ящика, где у брата лежали носки, Додо стащила тысячу фунтов. В свое оправдание она сказала, что брат ее насквозь растленный тип и все равно ведь дом на Флад-стрит наполовину принадлежит ей; но Ник ни за что его не продаст, пока арабы не начнут селиться ближе к Вест-Энду. Мне это показалось вполне убедительным.

Носильщики в отеле «Риц» были очень милы, несмотря на наш громоздкий багаж, и уже через полчаса мы с Додо осматривали номер люкс. Немногословный официант-итальянец принес шампанское и горячие тосты с маслом и сообщил нам, что мы прекрасны. Десять минут спустя он вернулся с корзиной полевых цветов из Норвегии.

— Одна человек умирает; жалко пропадет.

Лежа в ванне, я спросила Додо, правда ли, что она коммунистка. Она вылезла из пены, порылась в своих сумках и вернулась в ванную (одну из ванных комнат) с небольшой карточкой в руках. У нее и правда был партийный билет.

В номере стояли четыре кровати, на выбор. Мы выбрали две и рухнули на них отсыпаться. Уже задремывая, хотя веки еще не сомкнулись, я сказала Додо, что зовут меня Ковентри Дейкин и что я убила Джеральда Фокса.

— Я знаю, — отозвалась Додо. — В субботу твоя фотография была во всех газетах. Впрочем, теперь ты совсем не похожа на свои газетные снимки, но я-то смекнула, что к чему. Соображаю, да?

Утром Додо застыдилась того, что мы живем в отеле «Риц», поэтому она чересчур щедро дала на чай официанту, который прикатил нам столик с завтраком и газетами. А я ничуть не стыдилась; мне все ужасно нравилось. Толстые купальные халаты, мыло, свежевыжатый апельсиновый сок, горячие рогалики, ветчина, золоченая мебель, розовые стены, тройные окна, горячая вода и подернутый туманом вид на парк (Грин-парк, сказала Додо).

Ник позвонил, когда мы еще не кончили завтракать.

— Ты, паршивая маленькая воровка.

— Ты, паршивый большой вор.

— Я требую, чтоб ты вернула мне деньги, а Кэролайн — ее туалеты от Джин Мьюр. Даю тебе время до полудня, потом вызываю полицию и машину из психушки.

Мы расплатились и уехали из отеля «Риц» в 11.55. Взяли такси до Картон-сити и сложили весь багаж в наш домик из коробов от морозильника. Угрозами заставили Джеймса Спитлхауса сторожить наше имущество.

— Если ты хоть на миг отвернешься от нашего дома, Спитлхаус, мы вытащим твой розовый девственный моллюск на всеобщее обозрение, — заявила Додо.

Нечестно, зато действенно. Мы ушли, отдав ему остатки нашего завтрака из «Рица». Он заткнул розовую льняную салфетку за ворот измызганного, застегнутого до горла пальто. Рогалик осыпал ему крошками грудь. Он спросил, в котором часу мы вернемся. Мы сказали, что не знаем.

Мы были женщины занятые. Нам предстояло много дел. Навестить могилу и встретить самолет.

29. ВОСКРЕСНОЕ УТРО

Хлебная Пила и Теннисный Мяч смотрели друг на друга поверх стола, на котором стоял завтрак. Только что им сообщили по Би-би-си, что их дочь Ковентри сейчас находится в Лондоне. Вот тебе и на!

— Что ей делать в Лондоне? — сказал отец Ковентри, жирным шариком откатываясь от стола.

Мать Ковентри карикатурно поджала губы и ничего не сказала. Она не одобряла Лондон. Массовая печать уже просветила ее: Лондон населен лишь немытыми, помешанными на наркотиках «поп-звездами» и мерзкими коммунистами, входящими в местные советы. Правда, там жила и королева, но от всей этой нечисти ее прикрывали высокая стена и отряды безопасности.

Она убрала со стола и затем принялась за трудоемкое дело — мытье посуды. Каждая миска, тарелка, чашка, блюдце, нож, вилка, ложка и рюмка для яйца мылись, трижды ополаскивались, а потом до блеска натирались стерильным посудным полотенцем, прежде чем отправиться в буфет, где ежедневно проводилась дезинфекция.

Родители Ковентри ни разу не обсуждали убийство Джеральда Фокса и причастность их дочери к его смерти. Ошарашенной женщине полицейской, присланной их расспросить, они заявили, что они «люди чистоплотные», простыни и полотенца меняют каждый день, «а не каждую неделю, как некоторые грязнули». Когда мать Ковентри спросили, была ли у ее дочери связь с Джеральдом Фоксом, она ответила: