Ковбои и индейцы - [6]

Она тесно прижалась к Эдди, лаская пальцами его затылок, покусывая губы. Похоже, целоваться она училась по фотографиям в журнале для подростков. Они забрались под ее куртку, и девушка потянула вниз молнию своих джинсов.

Когда она взялась за застежку его брюк, Эдди возражать не стал. Решительная особа: взяла его в оборот, даже не спросив имени!

Когда все кончилось, они почти не говорили. Девушка выкурила целую кучу сигарет, потом принялась читать журнал и в конце концов задремала, прислонившись к плечу Эдди и что-то тихо бормоча во сне.

В четыре тридцать в проходе между креслами появилась чернокожая толстуха, катившая тележку с сандвичами. Она одарила Эдди и спящую девушку сочувственным взглядом, что почему-то слегка обеспокоило Эдди.

За окнами поезда на дальних холмах мерцали огни — мало-помалу они разгорались ярче, чтобы затем кануть во мрак. Эдди разглядывал свое отражение в оконном стекле, отводил взгляд и снова искал глазами отражение, словно пытался застать самого себя врасплох.

В поезде было спокойно и темно; тишину нарушал лишь перестук колес да смех молодых парней, которые в другом конце вагона играли в покер на самокрутки. Ирландские голоса, ирландская музыка магнитолы — слезливо-сентиментальные любовные баллады, песенки в стиле кантри и Дикого Запада: нарушенные обещания, непокорные скитальцы и одинокие ковбои.

Далекое оранжевое марево Бирмингема мчалось мимо, легкий ветерок отгонял тучи дыма прочь от спящего города. Зарядил дождь, размывая очертания и краски. Город казался сказочным зверем, который вглядывается в дождливую мглу миллионами задумчивых оранжевых глаз. Он был словно не от мира сего. Втиснулся в пейзаж, как поставленный не на то место кусочек головоломки.

Эдди подумалось о «бирмингемской шестерке», «гилдфордской четверке» и «уинчестерской тройке». Дин Боб говаривал правду, отношения между Англией и Ирландией все больше походили на результаты футбольного матча, будь они неладны.

Потом он задумался о Йейтсе — о том «жестоком звере», чей приход он предрекал во «Втором пришествии». Смотрел на Бирмингем, такой зловещий в оранжевой мгле, и думал: жестокий зверь, пробудившийся к жизни на мертвой равнине в сердце Англии. Ему вспоминались лекции по литературной критике в «Театре Л» морозными февральскими утрами, когда сердце у него учащенно билось при мысли о том, чтобы заговорить с соседом или с соседкой — обычная студенческая манера знакомств. Вспоминался первый день, когда он увидел Дженнифер на сцене «Театра Л»: она выставила свою кандидатуру на выборах курсового представителя по английскому, ее прелестное лицо кинозвезды в свете рампы, белая кожа, чистая, как новый тетрадный лист. Вспоминалась ее манера говорить и противный голос выступавшей перед нею американки, которая объявила, что все должны голосовать за нее, поскольку она такая замечательная и так хорошо знает английскую литературу.

«Что ж, — возразила Дженнифер самым обольстительным голосом, — я, конечно, не так уж и хороша, но, пожалуй, именно поэтому представляю большинство». Тут парни подняли рев, который громкостью мог посоперничать с ревом самолета на взлете, кое-кто пронзительно засвистел.

Да, Дженнифер Свифт умела управлять людьми. В полном соответствии со своей фамилией[5] она была чертовски стремительна и пронырлива — и тогда, и сейчас, и Эдди об этом знал. Но его смущало не само это свойство натуры Дженнифер, а скорее тот факт, что он об этом знал. Теперь он ясно понимал: именно это чертовски его злило. Да-да, злило. Ведь он считал, что справится с любой проблемой, главное — не думать о ней слишком много. В конечном итоге факты лишь сбивают с толку.

Девушка пошевелилась во сне, плотнее завернулась в куртку. Эдди открыл журнал и принялся за статью про какого-то парня, который построил посреди болот Килдэра «Стену смерти» для мотоциклетных гонок по вертикали. Наверняка этакий крутой из высшей лиги, о нем даже кино снимают. Что делать, мир полон крутых парней, примадонн и недоумков, а уж в Ирландии их больше, чем где бы то ни было. В Ирландии ты либо крутой, либо никто. И это чистая правда. Теперь-то Эдди уразумел.

В шесть утра вокзал Юстон выглядел не ахти как. Из-под автоматических дверей тянуло ветром, который с силой ударил в лицо, когда створки распахнулись. Облезлые голуби хлопали крыльями на потолочных балках, все вокруг казалось холодным и каким-то обшарпанным. Эдди снова увидел толстую монахиню с клетчатым чемоданчиком в одной руке и объемистой сумкой (с одного боку красовалась надпись «Италия, 1990», с другого — «Задай им перцу, Джек») в другой. Возле магазина ее поджидала другая монахиня, от холода притопывавшая ногами в теплых ботинках. Монахини обнялись и символически расцеловались. Судя по всему, они прекрасно знали, куда идти. Выглядели уверенными, спокойными и, кажется, вправду были рады видеть друг друга. Наверное, были давними подругами, а не прикидывались таковыми.

По углам и в вонючих закутках отсыпались пьянчужки. Мраморная доска на низкой серой стене, отделявшей от остального зала эскалатор, ведущий в подземку, сообщала, что станция была открыта Ее величеством королевой в 1977 году. Магазинчики, расположенные по периметру зала, были закрыты, витрины забраны металлическими шторами, разрисованными граффити в стиле хип-хоп, из неоновых реклам горела только одна — над винным магазинчиком, торговавшим навынос; когда Эдди с девушкой проходили мимо, неоновые буквы замигали и загудели, словно молодые люди были заряжены каким-то диковинным электричеством. Что в известном смысле соответствовало действительности.