Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля - [89]

* * *

Женя, с каким же наслаждением я читал «Суера», особенно к концу. Смеялся и плакал, все, что надо, делал. Я так за него боюсь, так боюсь этой читающей публики. Тут я подарил «Лысых» одной аптекарше. И вот она звонит: приехать за реланиумом. Я спрашиваю: читала ли книжку? Она говорит: читала, но бросила, слишком уж просто. Вот ядреня феня: для Б. А непросто, а для аптекарши — просто. Ну?

* * *

Про Леонид Леонидыча еще вспомнилось. Он был великолепный артист и свободно владел любым языком и, конечно, жаргоном. Надо было слышать, как он произносил эти «бички». Но снимали его в кино как уходящую натуру.

— Понимаете, Юрочка, меня снимают, как старый тарантас.

— Как то есть?

— Ну, нужен в кино тарантас. А найти трудно. Ба, есть же Оболенский. Так я и работаю тарантасом, еще более-менее сохранившимся. Но у меня ведь Ирка. Надо.

— Ну ладно уж — тарантас. Вы — роскошное ландо или карета.

— Видите ли, Юрочка, я именно тарантас, потому что ландо и карета — не мужского рода.

22 января

Примчался в мастерскую, мороз, машину завел кое-как, но — завел, продрог. Вчера и позавчера снимали меня для телеящика. Люди оказались хорошие, сняли и Белова. Все это будет называться «Остров посланных на… и другие географические открытия Ю. Коваля». Мы с Беловым и есть посланные. Комментируя свой лубок, в котором есть слово «женьской», Белов, оказывается, по-своему это понял. Я ему сказал «Жене посвящаю», а он про себя вдруг вспомнил Женю Уханова, нашего друга, которого уже нет. Вот такие зигзаги в мозгу Белова, я их не стал исправлять… На этой ниве ничего нового больше не произошло, кроме еще одного двустишия (заключительного вдруг) к «Теплому Стану»:

Генералиссимус Онисим

Был справедлив — но онаниссим.

* * *

Для журнала «Русская виза» нарисовал пару картинок к Суеру и вдруг неожиданно решил, как надо делать к нему иллюстрации. Не в прямую, а в кривую. Ну, скажем, такая картина: «Одно из первых одеял мадам Френкель», «Головка чеснока, поданного на острове Нищих», «Пенный след за кормою „Лавра“» и т. п.

Здесь могут быть замечательные и смешные находки. Это развитие романа другим путем. Кажется, начну это делать, не бросая «бульварных эмалей».

23 января

Друг мой, любезный сердцу, пишу тебе торопливо. Мороз. Понедельник. Ничего не поймешь. Денег нигде не платят. Да и не за что. Работа клеится, но некрепко. Телефон звонит зачем-то. Бестолково все. Замыслы набегают друг на друга и мешают один другому. Это самое противное. В телевизор я сказал, что я человек пониженной гениальности. Может быть, зря я так сам себя обложил? Запись прошла неплохо, но я так хотел сказать что-то главное, что не сумел. Может быть, получилось в общей тенденции этой личности. Опять телефон. Ошибка. Моя литературная личность попала в 500 писателей XX века. Называй меня: здравствуй, пятисотый. Это будет энциклопедия. Надо писать «объективку». Может быть, и зря я вчера бросил тебе письмо в почтовый ящик. Но уж — всё… бросил. Пусть бестолковщина процветает.

5 февраля

Отснялся. С Филей (Передача «Спокойной ночи, малыши»). Чудесный артист — усач Сергей Григорьев. Работать с ним — одно удовольствие. Находчив и талантлив.

Снимали у меня, опоздали на два часа, я задыхаюсь — астматические признаки — сыро — снег — дождь…

* * *

Выступал на вечере Татьяны Бек. У нас с нею старая приязнь, если не сказать «любовь». Это такая — вечная любовь. Таня читала стихи такой силы, что мне даже было неловко потом выступать, но — попросили. Чуть отвлек внимание, чуть разрядил. Кроме меня выступал Женя Рейн. Очень хорошо.

* * *

Сегодня утром, до телевидения, была у меня Лакшина Светлана Николаевна. Забрала портрет Владимира Яковлевича. Это событие само по себе настолько волнующе, что мне уж было и трудно потом сниматься. Светлана Николаевна — выглядит великолепно, но — печальна.

25 февраля

Был тут в ЦДЛ вечер памяти В. Я. Лакшина. Я на нем выступал. Выступил я и блестяще, и живо, и весело, и кратко, и спел… и вздохнул после, и позвонил потом с благодарностью, и все хорошо, а сегодня я подумал, что две строчки из песни Владимира Яковлевича в точности отражают всю мою жизнь и пройденную землю.

А над забытым полем

Давно умерший звон.

Бескрестных колоколен

Одна другой поклон.

* * *

Сегодня суббота. Была у меня Марина Тарковская. Марина Арсеньевна с мужем Сашей. Продал я им портрет Арсения Александровича за 500$.

К сожалению, заплатить они сразу не могут. Будут платить по сто в месяц. Вот у меня и получилась зарплата аж до самого июня: февраль, март, апрель, май, июнь. В принципе, я рад, что портрет попал к Марине. Я уверен в том, что он будет сохранен. Марина подарила мне новые книги отца: это трехтомник и еще один черненький сборник, и я страшно пожалел, что черненький всего один. Захотелось тебе его послать, а послать не могу. Он мне как-то очень пришелся по руке. Ах, как жаль, что всего один! Тебе такой нужен! Прекрасный, прекрасный, но уж очень все печально. Начинается так:

Свеча

Мерцая желтым язычком,

Свеча все больше оплывает.

Вот так и мы с тобой живем —

Душа горит и тело тает.

(1926 год)

Ах! Как бы я хотел написать такое стихотворение! Ведь это — правда! Удивительно, как Бог послал мне встречу с поэтом, самым близким моей душе!