Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля - [137]

В Москву мы приехали в начале августа, от Юры не было ни слуху ни духу, звонить как-то не решался. В один из дней в киоске я купил «Литературную газету», которую давно не выписывал и не покупал. Открываю, а там — портрет Юры на сороковой день.

В последние годы я был на многих встречах памяти Коваля и заметил, что на лицах людей, говоривших о нем, появляется легкая улыбка. Человек как бы сразу начинает светиться тихой радостью… Знакомство, работа, соприкосновение с его талантом сыграли и в моей жизни огромную роль и помогали жить. Теперь во ВГИКе я знакомлю студентов с прозой Коваля, рассказываю о нем самом. Моя студентка Вероника Федорова сейчас делает фильм по коротеньким новеллам Коваля о весенне-летне-зимних котах. Связь времен продолжается. В 2010 году была закончена работа над 12-й серией мини-сериала «Круглый год» (режиссер — Вероника Федорова).

Ноябрь 2007 года

Записала и подготовила к печати Ирина Скуридина

Ия Саввина. Вечерний разговор

У меня на стене, среди других, висят портреты Окуджавы и Слуцкого с их автографами работы Владимира Лемпорта, есть у меня его же портрет Юры Коваля. Юра был необыкновенный человек. Этот портрет столько лет у меня в доме, и он сам — у меня в душе, как неотъемлемая часть добра и красоты человеческой.

Юрочка все хотел его подписать, но так и не случилось. Ведь мы общались практически только во время съемок фильма Юлия Файта. Тот тоже добряк невероятный, вечно улыбающийся красавец. А я была мерзкая женщина. Мерзкая в том плане, что тяжелая была жизнь, работы тогда было много, сын и все в семье тоже было на мне. И у меня с давних-давних пор сложилось такое отношение к детям: я общаюсь с ними на равных, даже если ребенку три года. Просто на равных. И если они чем-то меня раздражают, то они получают по полной программе. У нас в фильме «Марка страны Гонделупы» был мальчик, по сценарию наш с Юрой сын, как сейчас помню, похожий на маленького Ленина. Он был очень самостоятельный, гордый, такой-сякой. Когда он прокалывался, тут я возникала, и парень бедный не знал, куда ему деваться… И здесь, как черт из коробочки, появлялся Юрочка.

Не знаю, как это у него получалось, что было у него в натуре, какое невероятное добро и такт, но он без напряга так «выруливал» ситуацию: и мальчика поднимал — мальчик начинал сиять, все обиды проходили, и меня ни в коем случае не задевал. У Юрочки было какое-то необыкновенное сердце. Масса есть людей хороших, добрых. Ну разве моих друзей Булата, Володю Высоцкого и прочих можно назвать недобрыми? Ни в коем случае. Но у Коваля было особенное чувство добра, справедливости, отношений между людьми. Я не могу это передать, это живет в моей душе, а словами не скажешь.

Кстати, если бы не он, я никогда не запела бы в кино. В студенческие годы я много выступала — на концертах в колхозах пела «Пряху», «В низенькой светелке огонек горит», и голос был уникальный… Потом мне сделали операцию на связках, и голос поменялся. После этого я пою только дома, в компании… А тут надо было петь на экране… А у меня нет голоса, как я считала, совершенно.

Это была Юрина песня, и кроме замечательной игры на гитаре и пения у него был еще один талант — уйти в тень, выделяя партнера. Такого просто не бывает… Я не буду называть одного знакомого. Он показывал мне однажды материал, где играл вдвоем с другим актером. И я сказала: «Ну что ж ты делаешь-то? Ты же должен как-то его подать. Вы же вместе должны работать на фильм». — «Ну вот еще. Пусть сам выкручивается как умеет». Это я всегда не любила и до сих пор не люблю. А Юрочка был как раз человеком, который мог, пожертвовав собой, что называется, «вырулить» партнера.

Причем он даже и не жертвовал. Он просто пел:

Темнеет за окном — ты зажигаешь свечи,

И светлая рука стеклом отражена.

И снова к нам с тобой пришел осенний вечер,

И в доме и в душе покой и тишина.

А где-то далеко шумит вечерний ветер,

Кружится в темноте опавшая листва.

И снова мы вдвоем и с нами долгий вечер —

Вечерний разговор, вечерние слова

Пел он замечательно и не навязывал мне ничего. Но когда он запел, я забыла, что у меня нет голоса, и стала ему подпевать. Дело было даже не в песне, а в отношениях между нашими героями, которые через эту песню выявлялись. Мы не песню пели, а как бы разговаривали, признавались друг другу в любви, не называя все своими именами. И это в фильме все сделал Юрочка, я тут совершенно ни при чем…

И вот мы всё собирались повидаться, и книжку он обещал, и подписать этот рисунок изумительный. Сделан этот рисунок был в мастерской Лемпорта-Сидура-Силиса. Коваль был человеком, который входил в их крут, а там уже были Левитанский, Слуцкий, Окуджава, все они были шестидесятники. И Юрочка там был, никогда не лидерствовал, а там вообще никто не лидерствовал. Они чем-то родня для меня, они родные по крови, по своему добру, по своей какой-то честности, открытости, по своей грусти… Иногда просыпаешься — ну ничего плохого, а почему-то такая грусть невероятная. Юрочка называл это «великой осенней печалью». Жаль, что мы больше не встречались — я бы прочла ему танку Исикавы Такубоку, чтоб снять с него эту печаль.