Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля - [131]

После долгих лет совместной работы наша троица Лемпорт-Сидур-Силис начала разваливаться. Я назвал бы это полураспадом нашего альянса. Все стали взрослыми, и индивидуальность каждого не совпадала с индивидуальностью другого. Кроме того, рано или поздно в любой группе обязательно образуется лидер. Пока у нас не было лидера, все было нормально, но потом наступил период его поиска. Я не мог быть лидером по возрасту, а Сидур и Лемпорт были в этой борьбе на равных. В итоге создалась ситуация, когда мы вынуждены были расстаться.

Началась удивительная вещь — раздел друзей. У Юрки Коваля, думаю, была очень большая проблема в этом отношении, потому что он с одинаковым уважением относился ко всем нам. Но когда это произошло, он пошел с нами и даже отчасти занял ту нишу, которую раньше занимал Сидур.

Несмотря на то, что со временем у Коваля появилась общая мастерская и очень теплый альянс с художником Витей Беловым, он продолжал появляться у нас и привносить что-то новое в нашу жизнь. У Юры Коваля была очень хорошая память, образование, хорошее восприятие прошлого. И, надо сказать, всю культуру, связанную с иконописью и с православием и даже не только с православием, принес к нам в мастерскую именно он. Он был нашим учителем в этом плане и сыграл очень серьезную роль, потому что мы иконопись не знали совсем, но любили ее интуитивно. Он познакомил нас со многими людьми, которые хорошо знали иконы, привел однажды и Савелия Ямщикова, с которым мы потом общались тесно. Мы с Лемпортом заразились, стали покупать книги и репродукции на эту тему. Короче, познакомились с исторической частью целого пласта русской культуры, и для нас это было очень важно. Потом у нас был целый период, когда появилась серия работ: «Положение во гроб», «Оплакивающие», «Распятие».

Именно Юрка свозил меня в Ферапонтов монастырь, и я для себя открыл Дионисия. Я увидел в его пропорциях то, к чему меня тянуло все время. Мои фигуры, немножко вытянутые, не всегда соответствуют классическим канонам… И гамма его серовато-голубоватая, с охрой, тоже приглушенной, была мне близка.

Ферапонтово — не просто монастырь, съездил-посмотрел. Мы туда шли долго, мимо озер, Юрка все объяснял, рассказывал про разные школы иконописи, мы встречались с его местными друзьями, это все осталось у меня в памяти.

Я приобщился если не к Богу, то к этой культуре. И это целиком заслуга Юры Коваля, за что я ему очень благодарен.

Удивительная вещь — по дороге из монастыря мы вспомнили о Борисе Петровиче Чернышеве. Однажды он пришел к нам в мастерскую, мы его спрашиваем: «Борис Петрович, что вас так долго не было?» — «А я беседовал с Дионисием». — «Как это вы беседовали с Дионисием?» — «Ну я, — говорит, — был в Ферапонтовом монастыре, и мы с ним там беседовали». И показывал нам кальки — он рисовал и снимал кальки Дионисия, а потом их расписывал таким же цветом, как Дионисий, но только на бумаге. Вот такое переплетение Коваля, нашей троицы, Бориса Петровича и Дионисия.

Коваль часто вытягивал меня на природу. Мы с ним ходили на рыбалку. Причем он говорил: «Сейчас мы вот такого лаптя — вот такую щуку поймаем». Конечно, никакой щуки мы не поймали, просидели напрасно, но ощущение совместной глупости, которой мы занимались, было прекрасным! Потом звал за грибами: «Пойдем, сейчас таких грибов найдем!» У Коваля маленьких грибов не бывало, у него были только громадные грибы. Ни одного гриба мы не нашли, но идея все время куда-то стремиться и пытаться увидеть нечто большее, чем тебя окружает, была у него постоянно. И я решил пригласить его в поездку на Урал.

Мне повезло с братом: он закончил охотоведческое училище под Москвой и жил в разных глухих уголках страны — охотился, шишковал, работал в зверосовхозах. Я его познакомил с Ковалем, и, как охотники, они нашли много общего — знали калибры ружей, патронов и многое другое, что находится за пределами моего знания. Они могли с большим интересом часами болтать об этой, с моей точки зрения, ерунде.

Вадим работал одно время заместителем директора звероводческой фермы под Новгородом. Л туда несколько раз ездил и Коваля затащил. Мы с Ковалем там довольно хорошо жили. Он говорит: «Пойдем на вальдшнепов… стрелять». Л говорю: «Л же не стреляю». — «Ты увидишь, как стреляют». — «А что хоть это за птица-то?» Л не очень сведущ был в этом деле. Он говорит: «Вот как услышишь хор-хор-хор-хор — это вальдшнеп. Сразу нужно смотреть. Как раз, как только солнце заходит, они тут же и поднимаются». Ни одного вальдшнепа я не увидел, ни одного «хорха» я не услышал. «Коваль, ты выдумал, наверное, эту птицу. Нет таких птиц в природе», — шутил я. А потом мы были на звероферме, и Вадим вытащил единственного на всю ферму ручного недопёска по имени Машка и дал Ковалю подержать… Вальдшнепа он мне так и не показал, зато у него возникла идея повести, и год спустя я прочел его «Недопёска».

В другие годы Вадим мне писал в письмах: «Приезжай на Урал, я там построил избушку охотничью». Л предложил Ковалю: «Поехали?» — «Поехали». Добрались на поезде до Свердловска, потом куда-то еще пересаживались, потом на местный самолет, потом на лодку моторную. В общем, приехали к Вадиму, и я увидел Юрку в совсем другом качестве. Он шалеет от природы. Я тоже люблю ее, но тихо, внутри себя. У Юрки же всегда всё с восклицательным знаком: любое дерево, которое он увидит, любой хариус, которого вытащит, любая лужа, в которую он влезет или упадет — это все обязательно сопровождалось восклицательным знаком с предшествующими ему словами.