Коулун Тонг - [5]

Только тогда гроб мистера Чака с привинченным к крышке христианским крестом опустили в могилу — гроб, увитый цветочными гирляндами и всяческими китайскими атрибутами из красной и белой бумаги, напоминающими груду изодранных воздушных змеев.

После семи дней напряженного ожидания в Хатчисон-хаусе, в конференц-зале адвокатской конторы Монти «Бриттейн, Квок, Лум и Левин» было оглашено завещание. Бетти и Чеп сидели за овальным столом; китайские родственники толпились вокруг — одни сидели, другие стояли, но почти все что-то бубнили под нос.

Монти зачитал завещание по-английски, а его партнер Й.К.Квок перевел его на кантонский. Условия были изложены безо всяких двусмысленностей. Между родственниками следовало разделить личное имущество мистера Чака — книги, обстановку, коллекцию изысканных флаконов от духов, автомобиль «ягуар ванден плас». Деньги и «ресурсы» (было употреблено именно это слово) мистера Чака отходили ряду гонконгских благотворительных учреждений. Тут родственники возмущенно загалдели, но это было еще не все. Пай мистера Чака в «Империал стичинг» предназначался Чепу «в знак почтения к моему покойному партнеру». Если не считать пая Бетти, эквивалентного четверти фабрики, Чеп стал единоличным владельцем фирмы «Империал стичинг (Гонконг), лтд».

На тротуаре перед Хатчинсон-хаусом Бетти улыбнулась китайским родственникам мистера Чака, которые по большей части уже примолкли, и сказала:

— Гляньте-ка, они подавились.

2

У матери Чепа всегда екало сердце, когда она на него смотрела. Он был для нее двумя сыновьями сразу. Всего за год до рождения Чепа лихорадка — жар, перемежающийся ознобом, — отняла у Джорджа и Бетти сына-младенца. Маленького Невилла они прозвали Чеп, а полностью Чепчик. Бетти пела ему:

Чепчик, чепчик кружевной

Моей детке дорогой.

Папа из лесу идет,

Шкурку кроличью несет.

Будем чепчик обшивать,

Нашу детку согревать.

Крошка Чеп изнемог и умер. Бетти зарыдала. «Когда про понос говорят „холера“, понимаешь, что ты в чужой стране», — сказала она. И вернулась домой к пустой кроватке и бережно собранному приданому для младенца в «детской», как они уже начали называть темную комнату в своей первой совместной квартире близ перекрестка Боуэн-роуд и Боррет. При виде детской — зримого воплощения ее скрупулезных приготовлений и радужных надежд — Бетти поняла, что вызывает у мужа жалость. Ей отчаянно захотелось опять родить ребенка — и не просто ребенка, а Чепчика. Пусть он вернется. Не прошло и года, как им с Джорджем это удалось, и потому на протяжении всех сорока трех лет Бетти часто думала о Чепе как о двух мальчиках, а иногда — как о втором Чепе, Чепе-младшем. Она знала, что никогда его от себя не отпустит.

Чеп отлично помнил день, когда ему рассказали об умершем братике. Это было в «Счастливой долине», на скачках. У амы[5] был выходной, Чеп отправился с матерью — а где же был папа? День накрепко запомнился Чепу ощущением небывалого дотоле счастья. Ему понравилось ехать на двухъярусном трамвае: сверху он увидел заполненные людьми трибуны на ипподроме. Мама, крепко стиснув его руку, дала Чепу подержать монетки, которые следовало опустить в турникет на передней площадке трамвая. Хотя Чеп не мог выразить свое счастье словами, это было сильное чувство — уверенность, что мама о нем заботится, ощущение ее близости, тепла ее тела; это была любовь. Потом он услышал, как мать выкрикнула имя лошади и оглушительно захлопала. Оказалось, выиграла. Она сходила в кассу и получила деньги.

А потом, за чаем в клубной ложе, она сказала:

— Чеп, ты должен жить за двоих, — и объяснила почему.

У покойного братика было то же самое имя и прозвище, и от этого получалась страшная путаница. И потому, если для матери Чеп был двумя людьми, сам Чеп воспринимал себя как половинку человека.

Джордж, его отец («Джор получил бы Кавалера Британской Империи, самое малое, если бы не умер», — вздыхала Бетти), никогда не упоминал того, первого ребенка, никогда не говорил об утрате. И не из равнодушия или бесчувственности — хотя эти недостатки Джорджу Маллерду в Гонконге приписывали очень многие, — а, напротив, именно потому, что был способен на глубокие переживания. За его благодушным, обычно невозмутимым лицом и вечной присказкой «Не ворчать!» скрывался крайне впечатлительный и сентиментальный человек. Таковы были, кстати, и его родители. Английский обычай всеми силами утаивать эмоции Джордж считал правильным — нехорошо быть в тягость окружающим. Пусть американцы плачут; у американских мужчин вообще глаза на мокром месте.

Джордж держал себя в руках. У него был принцип не поверять никому своих чувств, а выход страстям давать лишь по таким пустячным поводам, как дороговизна почтовых марок, чей-то непочтительный отзыв о королевской семье или недостаточная, как казалось Джорджу, бережливость домашних. «Банан совершенно нормальный. Темные пятна означают, что он зрелый, только и всего». Осторожно освобождая покупки от оберточной бумаги, он затем разглаживал ее и сворачивал в трубочку; пивные бутылки не выбрасывал, а хранил, чтобы потом, распространяя звон по всей улице, отвезти на пивоварню; гордился огромным клубком из найденных на улице и аккуратно связанных одна с другой веревочек.