Котнэппинг - [58]

— Слушайте, вы там Луи нигде не видели? Луи. Черный кот, да. Ну, посмотрите, пожалуйста, на балконе или во дворе…

Темпл, постукивая носком туфли, непреклонно встретила укоризненный взгляд мужчины, ожидающего своей очереди на телефон. Пусть убирается к игральным автоматам — Лас-Вегас для этого и существует.

— Ну, что? Нигде нет?.. Ладно, спасибо. Я скоро приеду, если пробки позволят. Не выключайте MTV.

Где этот чертов Луи? Однако, у нее на совести были еще два представителя семейства кошачьих. Она вытащила из сумки уже затрепанный телефонный справочник и набрала Восьмерку О’Рурка. Не отвечает, та же история, что в предыдущие несколько раз за этот день. Он, наверное, уже на пути на Мальдивы с пятью тысячами долларов Эмили Эдкок в кармане. Умеешь же ты выбирать частных детективов, — упрекнула она сама себя. С другой стороны, Восьмерка, возможно, все еще преследует похитителя. Или лежит где-нибудь с пробитой головой, если похититель оказался проворнее. Тоже возможно.

Темпл начинала чувствовать, что и ее расследование смерти Честера Ройяла, и спасение котов позорно провалились, как еще недавно роман с Фокусником Максом.

Она была уже почти готова наплевать и забыть.

Глава 20

Полуночник Луи, покойник

Здесь жарко, как в аду, но, по крайней мере, я еще не зрю преисподнюю, слава Бастет. Бастет заслужила репутацию верховного кошачьего божества еще с тех времен, как Рамзес рулил на берегах Нила в своей двухцветной колеснице.

Обычно я не возлагаю надежд на сверхъестественные силы, особенно после того, как египтяне взяли моду мумифицировать моих предков. Так обращаться с джентльменами любого рода недопустимо, я считаю. Вечное существование в форме, напоминающей сушеную петрушку, никак не отвечает моему чувству собственного достоинства, не говоря уже о моей jove de vivre[71].

Меж тем, чувство собственного достоинства было сильно ущемлено во мне за последние тридцать с чем-то часов. Несмотря на то, что я все еще в своей шкуре, в этой камере недостаточно места, чтобы джентльмен моего сложения мог окунуть губы в чашку с водой без того, чтобы его задняя часть не оказалась в лотке для санитарных нужд. Спать — хотя разве приговоренный к смерти может уснуть? — возможно только расположив все члены в немыслимой позиции, которую я не использовал с тех пор, как был котенком и ничего не умел. Или с тех пор, как стал подростком и научился, но все равно продолжал сворачиваться клубком.

Моя задняя часть, моя краса и гордость, свалялась, не говоря уже об отпечатках сетки, полученных в результате прижатия к стенам моей тюрьмы. О, если бы у меня были птичьи крылья! Я бы их съел.

Наверняка это было бы вкуснее, чем серо-коричневое нечто, которое вываливают в мою миску дважды в день. Количества этой гадости недостаточно, чтобы прокормить даже среднего хомячка, но я все равно это не ем. Возможно, поэтому я был несправедливо обвинен в рычании на сотрудников: проходивший мимо работник услышал невольную жалобу моего пустого желудка.

Я использовал любую возможность выбраться отсюда. По крайней мере, вчера несколько человек, ищущих приобретения домашнего животного, побывали возле моей клетки. Но эти люди, как правило, предпочитают котят. Мы, настоящие мужчины в полном расцвете сил, привлекаем некоторое количество зевак, но, похоже, я был сочтен крепким орешком, и никто не захотел рисковать, приобретая такого. Во-первых, они осведомлялись насчет моего возраста, что, вообще-то, не их дело. Во-вторых, их не устраивало, что надо мной не была произведена та самая омерзительная процедура — ну, вы понимаете. Когда я это услышал, я задрожал, и они тут же заключили, что я болен какой-нибудь ужасной болезнью. Фактически, я привлек к себе внимание только когда работник ткнул пальцем в мою клетку и сказал:

— Вон тот уж больно здоровущий. Вы когда-нибудь видали такого?

— Нет, никогда! — воскликнули счастливые посетители. — Наверное, ест очень много.

Ничего, это ненадолго.

Бэйкер и Тейлор тоже привлекали любопытных. Несмотря на то, что над ними была проделана та вожделенная (некоторыми людьми) операция, их возраст и смешные уши отпугивали потенциальных хозяев. Так что я продолжал присматривать за ними день и ночь. Честно сказать, то еще удовольствие. Во-первых, они разговаривали с таким ужасным акцентом, какого я в жизни не слышал. По сравнению с ними даже речь моего приятеля Нострадамуса, рожденного в Бруклине*, могла считаться эуфоничной. (Эуфоничный — значит, музыкальный и, вроде бы, это имеет какое-то отношение к симфониям).

— Мнэ-э, Бэйкер-р-р, — слышал я абердинское бурчание Тэйлора. — Я полагаль, мы не так много жить оставалься. Этот жалький могиль не есть лючий дом, как у нас бываль в тот ААК.

— Ауч, — вздыхал Бэйкер. — Ты сказаль пр-равд. Но мы, по кр-райней мер-р-р, не мочь жальовать себя, что мы не вместе до самый конец. Очень позор-р-р на наш компаний, истр-р-ратиль такой большой сумм и не имель нас взад.

И тому подобное. Эти диалоги заставляли меня вспомнить “Бригадун”[72], а я не в восторге от таких воспоминаний в мои последние “жалький” часы на земле. Кстати, я хорошо использовал оставшееся мне время и сумел вытрясти кое-что вери интр-рестинг из этот нежный и ласковый звер-р-р, ну их совсем. Так что я начал составлять план побега для нас троих.