Котенок - [2]

Маленькая жизнь животного и последняя воля человека стоят того, чтобы вмешаться в Предопределенность.

На двери подъезда не оказалось кодового замка.

Пятиэтажная «хрущевка», заросшая тополями, рябинами и кустарником, показалась Зое домиком в лесу. С первого взгляда на этот дом, старый, ветхий, настолько неудобный, насколько только может быть неудобным городское жилье, было ясно, что покупатели этой квартиры не станут загодя занимать очередь. Состоятельным людям тут не понравится.

Месяц-два-три. Медленно умирающий котенок.

Зоя вошла в подъезд, довольно чистый, но со стенами, сплошь исписанными маркером. Целые картины, изображающие чертей, пьющих пиво из бутылок, раскоряченных девиц и могильные кресты, перемежались прочувствованными монологами о стерве-Светке, которая отказывается разнообразить личную жизнь своего кавалера. Этот приют настенных художников и поэтов освещала одна тусклая лампочка на два этажа.

И за дверью квартиры мяукал котенок.

Зоя услышала его, как всегда слышала Зов отчаявшихся — котенок мяукал долго, он уже осип и изнемог от призывов на помощь, но все никак не мог поверить, что люди бросили его в одиночестве на произвол судьбы. Этот тихий сиплый писк, заглушаемый даже картонными стенами старого дешевого жилья, показался Зое безнадежным детским плачем.

Она вошла сквозь опечатанную дверь.

Котенок сидел на полу в коридоре. Это был очень обычный, серый, полосатый котенок, не открыточный, не из тех, кто похож на дорогие плюшевые игрушки — классический уличный барсик, потомственный мышебой, отважный городской бродяга. Не совсем уже крохотный — в той поре, когда из шариков мягкого пуха, напоминающих вязаные варежки, котята превращаются в грациозных и самоуверенных существ на тонких длинных ножках. Он очень исхудал, шерстка потускнела, на мордочке остались только громадные опаловые глаза — и эти глаза испытывающе уставились на Зою.

Он все понимал, этот котенок, как и его хозяин. Он уже не питал иллюзий. И он не боялся.

Зоя вошла в крохотную кухоньку. Котенок посеменил за ней.

В квартире висел запах застоявшейся старости, лекарств, лаванды — и котенка, за которым некому было убрать. Привычную серую нищету кухоньки, с древним холодильником, ворчащем и подрагивающем в углу, с ветхой мебелью еще советского образца, хозяева — хозяйка, очевидно — попытались скрасить громадным глянцевым плакатом-календарем, на котором сияла радуга над водопадом. Фэн-шуй… впрочем, вряд ли тут надеялись, что с текущей водой приплывет богатство, здоровье или удача.

Просто хотелось смотреть на что-то яркое. Как детям хочется смотреть на яркое.

Зоя заглянула в холодильник. Как она и ожидала, там почти ничего не было: сиротский пакетик с дешевыми пельменями, кусок сыра, коробка скисшего молока — но на отдельной полке несколько фирменных целлофановых упаковок с паштетом для котят.

Зоя вынула одну такую упаковку. Котенок посмотрел на нее — и тихонько замурлыкал.

Потом он ел из стертого блюдца, которое Зоя сняла с сушилки для посуды. Он был давно голоден, но ел не торопясь, с врожденной кошачьей элегантностью и чувством собственного достоинства. Он тихонько урчал, будто внутри его крохотного тельца работал маленький, но на удивление мощный моторчик.

Насытившись и напившись воды, котенок подошел к Зое, глядя снизу вверх. Он не пытался оббивать ее ноги и не навязывал себя, но был благодарен и хотел, чтобы Зоя это знала. В его опаловых глазах светилось исконное кошачье понимание. Котенок стоял на зашарканном паркете и ждал своей участи.

В нем была чайная ложка жизни. Один глоток жизни для Зои. Он был — обреченный, который звал, как человек.

Зоя взяла его на руки — невесомый комочек живого тепла. Котенок принялся обнюхивать ее холодные пальцы с присущей его сородичам сосредоточенной серьезностью. Его тельце подрагивало от мурлыканья.

Зоя поднесла ладонь к лицу — и котенок понюхал ее губы, очень деликатно, чуть касаясь. Она снова встретилась с его понимающим взглядом. «Вот я — весь, — молча сказал котенок. — Я тебе верю».

Надлежало бы поцеловать эту теплую головку и положить котенка на пол — так, как ему следовало бы лежать, когда в квартиру въедут новые жильцы. Надлежало бы дать ему уйти — как только что ушел его старый хозяин… Но в зверьке была чайная ложка жизни — а в его несчастном хозяине ее уже не было.

Человек оказался обреченнее котенка.

Зоя сунула котенка за пазуху, под куртку, и вышла из квартиры, из дома, из Инобытия — в реальную октябрьскую ночь. Котенок заворошился, уцепился крохотной лапой за воротник и выбрался наружу — ему было холодно, он не обманывался иллюзиями и понимал, что такое Смерть.

Зоя шла к вокзалу, где многолюдно даже ночами, держа котенка в пригоршнях. Когда-нибудь новые жильцы квартиры будут думать, куда же он делся — но это уже не ее забота. Котенок принюхивался к ночи — живой холод октября казался ему теплее, чем холод ее ладоней. Множество маленьких радуг отражалось в его опаловых глазах.

Они остановились посредине гулкого сумеречного зала ожидания — сверхъестественно совершенная мертвая девушка и несовершенный взъерошенный живой зверек у нее в руках. Живые люди вокруг жевали ужасные вокзальные пирожки, читали книжки, проверяли билеты, звонили по телефону, дремали в неудобных креслах, тащили вещи, кого-то искали…