Котел. Книга 1 - [6]

— Отобрали бы.

— Мам, как было, так и описано. По библии много можно понять про те времена. Лидия Матвеевна, я пока не сравнивал народ с интеллигенцией. Вы подсказали.

— Степанида Петровна, вы его все как мальчика преподносите. «С припозданием»?! Безобидного изображаете. Он не такой безобидный. Он уже и врагов себе избирает, Кое в чем он у вас с пересозреванием.

— Не погневайтесь, Лидия Матвеевна, коли неверно что сказала. Я капельку с ваше не училась, Не погневайтесь и на Андрюшу. Давай поезжай, сынка.

3

Спускаясь по шоссе проспекта Металлургов, он забыл об утренних огорчениях. Здесь был зеркальный асфальт и крутой уклон. Гнал велосипед во всю мощь «шатунов» — так он обычно называл свои ноги, заметно расплюснувшиеся в ступнях от ходьбы босиком. Быстрота втягивала его, как втягивает она человечество. Скорость доставляла ему наслаждение; он был сосредоточен на этом чувстве и не думал об опасности. А опасности подстерегали его: он промчался на какой-то вершок от крышки канализационного колодца (в этой ямке с прямыми краями его бы выбило из седла), затем едва не врезался в трамвай — еще весной он сорвал тормоз и сдерживал велосипед нажимом подошвы на переднее колесо. О том, что бы с ним случилось, если бы влетел в гидроуглубление, Андрюша и не подумал, а то, что мог бы врезаться в цельнометаллический трамвай, встревожило на какую-то минуту.

Лихачил он давненько: сначала на шарикоподшипниковом самокате, который смастерил без помощи отца, потом — на велосипедах. Ходил Андрюша, по выражению Никандра Ивановича, с потягом: вразвалку и при этом приволакивал ноги. Нельзя было предположить, наблюдая за ним, что он способен очертя голову носиться на велосипеде. Обычно он и сам не подозревал за собой прыти вертопраха, но стоило ему встать на педаль, оттолкнуться, выстелить корпус в сторону движения — лишь только воздух засасывался за ним да по асфальту протягивался свей из заводской сажи.

По-разному говорили в семье об Андрюшином лихачестве. Бабушка Мотя: «На велосипеде в него ильно[3] бес вселяется», — мать: «Покатил — заклубилась душа от свободы», — отец: «Курфюрст! Кормежка на убой, мало-мальски столярничает… Энергия не по назначению», — Люська: «Ох, не убился бы до армии. Там его вдернут в игольное ушко», — ее муж Иван: «Удальца в себе выращивает. Мне б раньше такую машину, сейчас бы не тосковал о дерзости».

С площади, куда он скатился, открывалось трилучье улиц. По среднему лучу он съехал и теперь давал кругаля посреди площади, на ее лоскутке, который возник от пересекшихся в треугольник рельсовых путей. Он видел магазин оптических приборов, где часто с упоением таращился на очки, линзы, лупы, теленадставки, бинокли, видоискатели, проекционные аппараты, объективы, микроскопы, фоторужья, столики для киномонтажа; в его глаза посвечивала крыльями модель самолета «ИЛ-14», привешенная к нейлоновым нитям за стеклянной стеной авиакассы, где он любил побродить, удивляясь человеческому риску («Кокнуться ведь можно!») и мечтая о том дне, когда у него будут деньги и, насмелившись, он возьмет и купит билет на Оренбург или Челябинск, или даже на Минеральные Воды. Чуть дальше перед Андрюшиным взглядом скользил пруд, исхлестанный вдоль и поперек дамбами, вихрастыми от ракитника, тополей и тростника, с выгнутым мостом, подле быков которого, близ черных свай, удили с яликов красноперок и окуней, с причалами лодочной станции, к которым неохотно возвращались из увитых маревом просторов остропарусные яхты, бокастые шлюпки, игривые скутера, по-девчоночьи узенькие, невесомые байдарки.

На пруд Андрюшу влекло и чаще и сильней, чем в магазин оптических приборов и в зал авиакассы. Ради рыбалки и того, чтобы красить катера, шлифовать, крыть лаком каноэ, перебирать моторы, чтобы хоть изредка ему давали яхту и он бы сидел у румпеля и командовал пацанами, когда яхта  р в е т  над волнами с катастрофическим креном, как кому свешиваться, дабы не получился «перевертон», — ради этого он согласился бы жить на лодочной станции впроголодь и ночевать в столярном сарае на верстаке.

В любой другой день Андрюша не раздумывая пересек бы площадь и помчался бы туда по степному прибрежью, правя прямо на вышку спасателей, напоминающую древнерусскую дозорную башню. Теперь ко всему он был равнодушен: к оптическому магазину, к авиакассе, к пруду. Да и ничто другое его не манило, вот он и давал кругаля.

Андрюша чувствовал, что ему скоро станет совсем муторно, тогда он потеряет равновесие и упадет. Необходимо слегка вытянуть ногу, нос полуботинка заденет за асфальт, сведет на нет движение и останавливайся, не слезая с велосипеда. Но он не вытянул ноги́.

С прошлого лета у них дома жил еж. Иногда этот еж вдруг принимался бегать около плинтуса от этажерки до тумбочки и обратно. Думаешь: немного поразомнется и пойдет шнырять по комнате или же пролезет под дверью в коридор и зацокотит на кухню. Нет, продолжает бегать. И так бегает до тех пор, пока есть силенка. В конце концов плюхнется на брюхо и лежит, плоский, лапы нарастопыр, даже хвостишко кургузый видать из-под шерстки и серых игл. Притронешься — не зафырчит, перевернешь — не совьется в клубок. Умер — и только. Отец подтрунивал над Андрюшей: «Опять у твоего Колючкина инфаркт». Но Колючкин через часок-другой приходил в себя, вылакивал тонюсеньким, длинным язычком целое блюдце молока, заваливался почивать, а после жил нормально до нового приступа беготни, который редко удавалось прервать.