Кот в малиновом тумане - [145]

Рядом с ним Темпл послушно читала, произносила слова, которые требовались по ходу службы, как это указывалось в молитвеннике, она вставала и садилась, когда нужно, и ждала, пока он разложит скамеечку для коленопреклонения, чтобы опуститься на колени так осторожно, что ему хотелось рассмеяться.

Незаметно наступила главная, сакральная часть мессы, когда отец Фернандес торжественно вынес Чашу с причастием. И теперь Мэтт мог смотреть и слушать, и приступать к Чаше не как священник, а как простой верующий. И, спасибо Фрэнку Буцеку, он мог с легким сердцем принять причастие из рук отца Фернандеса и относиться к священнику с должным почтением. Он мог даже слегка гордиться собой за то, что сумел разрешить эту проблему, не плодя слухов и не портя жизнь другим людям. Отец Фернандес был оклеветан, подобно Христу. Но, в отличие от Спасителя, он был в частном порядке оправдан, найден невиновным и избежал суда и публичной расправы. В жизни бывает очень трудно доказать чью-либо невиновность, — подумал Мэтт, — и свою собственную доказать труднее всего. Но, слава Богу, это дело закрыто. И, — Мэтт знал это совершенно точно, — он никогда не стал бы так упорно докапываться до истины, не смог бы действовать, задавать людям вопросы, если бы не видел перед собой пример Темпл, которая никогда не оставляла ни одной встающей перед ней проблемы без решения.

Итак, он видел счастливое стечение обстоятельств в том, что ему встретилась именно она. Перед ним стояли его новая жизнь — и мучительное прошлое. И Темпл — точно ключ, открывающий обе эти двери.

Так что мешкать перед Святым причастием было бы малодушным, даже оскорбительным для всего и всех, кого он любил.

Мэтт встал, протиснулся мимо Темпл вдоль ряда и присоединился к очереди, выстроившейся перед Чашей, которую держал отец Фернандес.

И, когда подошла его очередь, и священник вложил облатку в его ладонь со словами «Се Тело Христово», — Мэтт взглянул в черные глаза открыто и ясно, без чувства вины и без всяких задних мыслей.

И увидел слезы радости, блеснувшие в этих глазах. Отец Фернандес никогда не всходил по ступеням ризницы, чтобы судить Мэтта, наоборот — он чувствовал его осуждение с тех самых пор, как приход Девы Марии Гваделупской пережил ужасные события.

Но теперь, видя Мэтта перед собой, принимающего причастие из его рук, священник понял, что тот больше не осуждает и не судит его, не ставит ему в вину слабость перед лицом тех событий, и не считает виновным в смертном грехе, в котором его обвинил несчастный Питер Бернс.

Мэтт знал все секреты отца Фернандеса, но не собирался их обнародовать.

Он вернулся на свое место рядом с Темпл, ничего не видя от волнения, приняв благословение и облегчив душу. Встав на колени, он спрятал лицо в ладони, и некоторое время молился.

А потом месса завершилась. Отец Фернандес предложил своей пастве обменяться традиционным поцелуем мира и согласия, и Мэтт обнаружил себя пожимающим протянутые со всех сторон незнакомые руки. Темпл делала то же самое, приняв эту часть церемонии с несгибаемостью настоящей пиарщицы.

Наконец, вокруг не осталось никого, кроме них самих, и Мэтт повернулся к ней, пожал ее руку и наклонился, чтобы они могли обменяться поцелуем.

Он почувствовал легкое пожатие ее пальцев во время поцелуя — почти незаметный жест, выдающий понимание и участие.

Когда Мэтт отстранился, ее глаза сияли.

Неожиданно смутившись, он поискал глазами сестру Стефанию. Вместо этого его взгляд наткнулся на незнакомую женщину, которая смотрела на него. Ухоженная, лет пятидесяти с небольшим, с серебристой сединой между красивыми золотистыми прядками, она смотрела на него тем взглядом, каким всегда смотрели женщины — мечтательным, нежным, полным затаенной грусти.

Чувствуя себя голым, Мэтт хотел отвернуться, как он делал всегда прежде. Но, под влиянием умиротворяющего момента, под действием мессы, вместо этого улыбнулся женщине. На какое-то мгновение она застыла в растерянности, но потом улыбнулась в ответ застенчивой, извиняющейся улыбкой, как женщины в дорогом магазине, отвечающие продавцам: «Я просто посмотреть». Это безмолвное признание вселило в него какую-то легкость. Может быть, он всю жизнь неправильно понимал такие взгляды и улыбки женщин. Может быть, они вовсе не покушались на его тело. Может быть, не столько его внешность заставляла их заглядываться на него, сколько его внутренняя теплота и глубоко похороненная страстность, которую они чувствовали и хотели помочь ей выйти на свет.

Он осторожно взглянул на Темпл, которая делала вид, что углубилась в молитвенник, пряча улыбку. Она все видела, но не рассердилась. Наоборот, она была довольна.

Мэтт понял, что подобный обмен взглядами между мужчиной и женщиной вовсе не какая-то предосудительная и заразная вещь, а просто выражение симпатии, или радости жизни, или даже простая вежливость.

И теперь, пережив церемонию поцелуя мира и согласия вместе со всеми прихожанами, Мэтт даже почувствовал жалость к священнику, такому одинокому на своем возвышении — учитель, направляющий паству, но отделенный от нее собственной наставнической ролью.