То, что записывал Бернес, он не только хорошо знал, – он это обязательно исполнял с эстрады. И он всегда приходил на запись фонограммы, надоедая дирижеру и композитору бесчисленными просьбами и требованиями. Они сердились, раздражались, но всегда уступали и потом только уважали его, артиста, – ведь петь-то предстояло ему.
Так вот, он пришел однажды на запись фонограммы перед самым началом и увидел в руках одного из музыкантов маленькую гармошечку.
– Что это? – хмуро поинтересовался Бернес. Ему объяснили: это пневматическая гармоника. Называется – концертино.
– Что же, не смогли достать нормальный аккордеон? – спросил он зловеще.
Решили, что он шутит, вежливо посмеялись в ответ, но он вдруг закричал:
– Работаешь, все отдаешь, жизни не жалеешь, а тут такое отношение.
Его еле успокоили.
Я вижу за этим анекдотическим случаем не вздорность Бернеса, которая, быть может, иногда и была ему свойственна, а усталость и глубокую обиду. Сколько пришлось ему испытать несправедливых нападок, выслушать нелепых упреков и обвинений. И это при огромном, поистине народном признании. Он был новатором по натуре. Он одним из первых у нас взял в руки микрофон. Его обзывали шептуном, микрофонным певцом, как будто он хотел пробиться в оперу. Теперь микрофоном обязательно пользуются и самые голосистые.
У него был поразительный дар: он создавал песни. Он сам находил стихи или убеждал поэта написать нужное ему, Бернесу. Он, не зная нот, безошибочно угадывал мелодии, которые будут широко и долго петься, и буквально заставлял композиторов сочинять именно такую музыку. И что же? Стоило прозвучать очередной бернесовской песне, как ее тут же переписывали какимлибо голосовым певцом, и она звучала главным образом в новом исполнении.
Другой бы отступился, а он и опять брался за это «не свое» дело и говорил в свойственной ему иронической манере:
– Пора уже нам что-нибудь сделать для Отса! Или:
– Не находишь, что у Кобзона не слишком хороший репертуар, а мы сидим сложа руки?
Он был настоящим артистом, художником, его ничего не могло сбить с толку. Время показало, что он был прав.
…А костюм действительно получился удачный. Сначала, как водится, он был выходной, парадный, потом стал служить мне чуть не каждый день. Я носил его долго и даже летал в нем на сибирские лесные пожары шестьдесят второго года. Он был хорош тем, что в нем еще вполне прилично было зайти к местному начальству и не жалко сидеть и лежать на земле.
