Костяные корабли - [20]

Джорон отвернулся от нее.

В море было полно уродливых существ, но клювозмеи считались самыми отвратительными. Они выглядели как внутренности птицы кивелли, когда их вырезали, чтобы сделать колбасу: розовые, блестящие и покрытые кровью. Клювозмеи всплыли на поверхность в волнах пены, которую взбил костяной корабль, крупные, как взрослая женщина или мужчина, длиной от десяти до пятнадцати шагов, не самые большие из тех, что доводилось видеть Джорону, но и не маленькие. Их тела были тупыми на концах, подобно пальцам, глаза, нос или другие органы чувств отсутствовали, но Старуха знала, что у них есть зубы.

Когда клювозмеи атаковали, передний конец отодвигался назад, обнажая не просто пасть, а множество рядов невероятно острых зубов, блестевших в темной глотке, они могли прокусить насквозь плоть и кость, и делали это с жуткими звуками. Переливчатые гребешки спиралью шли вокруг тошнотворной бледно-розовой плоти, толкали их вперед в извивающемся, мерцающем танце, рассекавшем воду и волны, к кораблю. И они обвивались друг вокруг друга, словно были любовниками.

– Пять змеев, супруга корабля, – прокричал Джорон. – Мы обнаружили пять змеев у клюва корабля.

– Пять, – сказала Миас, даже не пытаясь скрыть разочарование, хотя их было ровно на пять больше, чем когда Джорон доставил «Дитя приливов» в залив Кейшанблад. – Хей, всего пять? Ну, змеев привлекает кровь, и можно не сомневаться, что их будет гораздо больше, когда мы отправимся обратно в Бернсхьюм. – Она кивнула, но только себе, как если бы заговорила вслух, не рассчитывая, что ее услышит команда.

Джорон не раз слышал, как дети палубы радостно приветствовали известие о предстоящей схватке, словно только и мечтали о том, чтобы подвергнуть свою жизнь опасности во имя Ста островов, но на судне «Дитя приливов» ее слова были встречены мрачным молчанием. Миас отвернулась от них. Джорону показалось, что он каким-то образом ее разочаровал, и он рассердился на себя за то, что где-то в глубине души его это задело.

Позднее, когда Глаз Скирит начал опускаться за дальние острова, а «Дитя приливов» продолжил свой путь по сереющему морю, Джорон направился к каюте хранителя палубы – теперь его собственной. Там стояла кровать, настолько узкая, что он едва в ней помещался, хотя не был крупным мужчиной, но Джорон вырос в рыбацкой лодке, где спал в гамаке, и привык к тому, что гамак двигался вместе с кораблем, давая ему возможность общаться с морем.

В постели его преследовали кошмары о камнях и земле, что содрогалась под ним, покрывалась трещинами, разрушалась и заглатывала его, тащила вниз, чтобы похоронить в своей темной утробе, в то время как в гамаке ему снилось, как он парит над морем, точно птица. В результате в каюте, заполненной вещами Барли, он повесил свой гамак и попытался заснуть.

Джорона разбудил ночной колокол, оповестивший о начале его вахты. Он вышел из скрипнувшей двери каюты, наклонив голову, чтобы не задеть о верхние кости. Тусклый свет рассеивал мглу, масло неборыбы горело медленно и кротко внутри черепов кивелли. Большая часть команды спала, и воздух наполнял горький запах пота и грязных тел. Гамаки раскачивались, и Джорон двигался между ними, стараясь никого не разбудить, чтобы не навлечь на себя их гнев.

Он нигде не увидел Миас, да и палуба оказалась почти пустой. У рулевого весла кто-то стоял, но Джорон его не узнал, еще несколько человек лежали на палубе, точно кости во время гадания. Он ничего не стал им говорить, лишь занял свое место на корме корабля, чувствуя, как сланец холодит босые ноги. Ветер взъерошил его волосы и заставил тихонько выругаться. Джорон сообразил, что оставил шляпу в каюте, и попытался решить: что будет хуже, остаться здесь или вернуться в каюту, снова пройдя по темному кораблю. Он и сам не знал ответа, а потому продолжал стоять неподвижно – со стороны казалось, будто он спокоен и уверен в себе, хотя на самом деле до этого было очень далеко. Густые пряди его вьющихся волос продолжал трепать ветер, а капельки пота на голове приносили некоторое облегчение от ночной жары.

На фоне черной ночи высоко сияли Кости Скирит, последнее благословение огромной птицы, создавшей для их жизни страну, когда ей потребовалось место, чтобы откладывать яйца. И, хотя копейщик Хассит убил ее копьем Майлверд, сделанным ситерами, она в качестве последнего дара отдала им свои кости, чтобы они озаряли ночь. Даже после того как ее Слепой Глаз закрылся и исчез с ночного неба, кости остались, крошечные точки ярко-белого света, разбросанные, точно яркие пятна краски-дара на двери.

Кости Скирит меняются вместе с временами года, поочередно принимая все тринадцать форм, но Дар Скирит, три ярчайшие звезды на кончике ее клюва, всегда показывают в сторону Северного Шторма. И, хотя остальные кости двигаются вместе с приходом холодных дней, Дар всегда показывает детям палубы путь, и Джорон вдруг понял, что беседует со Скирит. Люди редко молились Птице Бурь – возможно, чувствуя вину за то, что совершил Хассит. Не исключено. Они направляли свои молитвы более понятным богиням, тем, что казались реальными, присутствовали в их жизни, населяли окружающий мир: Морской Старухе, холодной и жестокой; Деве, капризной и полной любопытства; и Матери, которая приветствовала всех, кто нуждался в помощи, но была строга и неумолима к тем, кто ее ослушался. В эту ночь, когда они тихо скользили по спокойному океану, окруженные шепотом Восточного Шторма, Джорон вдруг понял, что безмолвно спрашивает Скирит: «Покажи мне путь, Птица Бурь, покажи мне путь».