Костры Тосканы - [97]

Джан-Карло позволил себе возразить:

— Здесь масса народу. Как вы узнаете, кто вам нужен?

Ракоци усмехнулся.

— Я знаю, что он поляк. Это будет нетрудно.

— Ах вот как.

Венецианец понял, что проиграл, и склонил голову, признавая свое поражение.

— Значит, одежда должна быть яркой?

— Чем ярче, тем лучше. И главное — венгерского кроя. Больше пышности, вышивки, не скупитесь на жемчуга. Я хочу выглядеть как венгерский вельможа.

Они помолчали.

— Вы давно не бывали на родине, да?

— Да. Очень давно. — Взгляд Ракоци погрустнел. — Джан-Карло, позаботьтесь, чтобы все было в порядке. Сообщите Теодоро из Кавардзере, чтобы он ожидал меня в Кьоджа. Пусть выберет самых быстрых и выносливых скакунов. Я хочу в первый день добраться до Понтеллагоско, а во второй — до Болоньи.

Джан-Карло побледнел.

— Святой Филипп! Вы же загоните лошадей!

— Велите Теодоро приготовить подставы. У нас есть лошади в Пьетрамала?

— Да. Они у Диониджи Фано из Боско. Четыре кобылы и два жеребца.

— Хорошо. — Ракоци потер в нетерпении руки, — Какой они масти? Есть там хотя бы одна не серая?

— Да, кажется, одна из них белая как снежок.

— Пусть мне ее подготовят для въезда в город. — Он взглянул на удивленное лицо Джан-Карло. — Мы основательно запутаем их. Вся Флоренция знает, что Сан-Джермано носил только черное и не держал никаких лошадей, кроме серых.

— Гонца к Теодоро я пошлю на рассвете. — Джан-Карло потер лоб. — Итак, яркая одежда в венгерском стиле, подставы на всем пути до Флоренции и белая кобыла от Диониджи Фано. — Он вскинул глаза к потолку, словно ища там защиты. — Вы ничего не забыли?

— Нет, это все, — кивнул Ракоци. — Теперь я поговорю с польским ученым и тут же уйду. Велите Рикардо подогнать к сходням гондолу.

— Все будет сделано. — Джан-Карло облегченно вздохнул.

Пробираясь к выходу из дворца, он широко улыбался. На душе у него было сумрачно, но этого не должен был видеть никто.

* * *

Письмо польского ученого Аптека Кожелвы, написанное на его родном языке и адресованное Франческо Ракоци да Сан-Джермано.

Аптек Кожелва шлет свои приветствия Франческо Ракоци да Сан-Джермано с отчетом о том, что ему довелось наблюдать в тосканской Флоренции.

Покинув Рим и двинувшись на север Италии, дабы продолжить изучение древних италийских наречий, я прибыл во Флоренцию в конце октября и стал хлопотать о том, чтобы мне было позволено поработать в библиотеке, основанной Козимо де Медичи. Меня весьма огорчило, что к этим столь скромным моим притязаниям власть предержащие лица отнеслись с большим подозрением, однако благодаря усилиям францисканцев из Санта-Кроче, которые, как я понял, не очень-то ладят с доминиканцами, желанное разрешение было дано.

Вынужден сразу же и с огромным прискорбием заявить, что нынешняя Флоренция весьма далека от былой своей славы. Вместо пышного цветущего сада я нашел мрачный вытоптанный участок земли. Установленный в городе аскетизм заставил бы вострепетать даже спартанцев; боюсь, этой фразой я не выразил и десятой доли того, что творится на деле.

Да, очень возможно, что шерсть стала плоха, что торговля тканями сократилась и что недавнее нашествие войска французского внесло свою лепту в расстройство хозяйства страны. Весьма естественно, что постоянный недород на полях не мог не заставить граждан республики подтянуть пояса. Но в печальном положении просвещения и науки и в не менее прискорбном упадке искусств повинны прежде всего толпы религиозных фанатиков, не дающие флорентийцам свободно вздохнуть.

За время моего пребывания там я видел много религиозных процессий, но самой странной из них была та, которую я сейчас опишу. Монахи-доминиканцы продвигались по улицам, приплясывая и распевая гимны, умоляя Господа наслать на них святое безумие. Вел их всех некий Савонарола, отлученный Папой от церкви, но тем не менее призывающий всех окружающих уверовать в то, что Дух Господень снизошел на него. Никто не пытался возразить этому проповеднику, хотя в словах его крылся великий грех.

Подле Савонаролы шла и сестра Эстасия, за благочестивость свою, как было объявлено, приобщенная тайнам Господним. Она немолчно рассказывала о своих видениях, и все, кто слышал ее, замирали в благоговейном восторге. Она была очень слаба, ибо много постилась, лицо ее покрывали следы от ударов хлыста (остальное было укутано — даже руки). Но слова этой женщины звучали так страстно, что многие начинали плакать и каяться. Затем сестра Эстасия стала петь свой новый гимн, монахи его подхватили, а сестра принялась танцевать. Завидев это, многие участники шествия попадали на колени, а Савонарола громогласно призывал всех в свидетели силы и могущества Господа. Сестра Эстасия, оборвав свое пение, упала к ногам Савонаролы и начала целовать их с большой пылкостью, а потом потеряла сознание. Сестры-селестинки были вынуждены унести ее в свой монастырь, расположенный за городскими стенами. (Хочу заметить, что с тех пор, как сестра Эстасия принесла Сакро-Инфанте известность, к монастырской больнице пристроили другое крыло, ибо она уже не вмещала страждущих, не способных позаботиться о себе. Настоятельница Сакро-Инфанте сестра Мерседе даже неосторожно посетовала, что в городе стало больше безумцев, за что Савонарола сделал ей выговор. Он так разошелся, что предложил освободить сестру Мерседе от обязанностей главы монастырской общины и возложить их на сестру Эстасию, но та упросила доминиканца отказаться от этой затеи, и все осталось как есть.)