Костры Сентегира - [69]

Я тогда впервые выдавила из себя что-то вроде плача над телом. Со стороны было похоже на кашель, наверное.

Поднялась на ноги уже командиром. Говорю:

— В город не вернёмся, здесь хороните. Имена на табличке напишите так, чтобы не смыло первым же дождем. Со мной пойдут только стратены. Тех, кто целовал знамя правительству, будут судить за нарушение присяги.

— Ина, я одной тебе давал слово, — говорит Керт. — И все прочие тоже. Да разве тут есть такие, кого Братство уму-разуму не учило?

Это они об одном только догадались: возвращается прежняя вольница. И их любимый командир с новым корсарским патентом. Только вот патент был особый.

— Виноградное кольцо, верно?

— Отменно догадлив. Может быть, и дальше продвинешься? Вспомни, что я тебе говорила о структуре Братства Зеркала.

— Лучше снова ты скажи.

— Не задаром.

Сорди понял: ей и без того невыносимо.

— Я не настаиваю…

— Не иди на попятный, чего уж там. Уж коли разговор так повернулся… Сие как раз просто: когда Оддисена собирается круто переменить тактику и стратегию, скажем, внедриться наконец в правительственные круги или объединить разрозненные части империи, магистра она берёт из наилучших — однако не из своих. Свои «клятвенники» становятся слишком привержены идеалам. Чужака приходится доводить до ума десятилетиями, иногда почти всю его жизнь — оттого магистерский знак означает прежде всего свободу доступа к информации и охрану.

— Тебя сделали таким вот…

Он хотел сказать «магистром», но отчего-то продолжил:

— Таким чужаком.

— Да. Как человека, который всякий раз решает по сокровенной совести. То есть по чистому внутреннему гласу, да вдобавок — неординарно. И к тому времени, когда случилось то, что случилось, мой перстень уже был для меня открыт. В том смысле, что меня посвятили в его смысл и дали карт бланш. Что давало самый минимум верховной власти, но полную неприкосновенность.

— И вот выходим мы к логовищу зверя. Стоит дом посреди котловины как во сне — ни шороха, ни движения, окна забиты досками. А сверху, помнится, мокрый снег лепит: на вялую зелёную травку — весна, что ли, тогда была — на берег родника, на стеклянную крышу. Это такая была солнечная батарея из моностекла. Мономолекулярного, тьфу… Стали, немного не доходя дома. И без слов ясно — там он. Побратиму на подходах встретился.

— Что теперь, ина командир? — вопрошает Керт.

— Пойду одна, — отвечаю. — Если через час не дам знать о себе, хозяин один ты. Белый платок есть у кого?

Сунула за обшлаг дублёнки и зашагала. Так просто. Даже в дверь не пришлось стучаться — сама собой отворилась. Внутри рояль набок опрокинут, креслом подпёрт — баррикада. Лучших книг нет, всяких изящных игрушек и оружия тоже. Да ты сам видел.

Из-за печи, в зале, видно — свечу зажгли. Денгиль перетащил сюда из прихожей то самое кресло с когтистыми лапами. Улыбается своей знаменитой косой убыбочкой:

— Здравствуй, моя джан. Говорить хочешь? Ну что же, садись вон на тот стулец трехногий, побеседуем.

— Поговорим. Ты нас хорошо разглядел?

— У Волчьего Пастыря — бинокль, а в ставнях — щели, так что нет проблем. И когда вы придете нас убивать?

— Через час. Только мои не придут — пустят зажигалки на твою знаменитую крышу. Прожгут, не сомневайся.

— Догадываются, что внутри мины?

— Учёные.

— Не моей выучки, однако.

— Кстати, книги-то где?

— Почитать захотелось, как бывало? Уже с верными людьми отправил. Они живые. То же и с оружием, хотя оно в лэнской земле как-то само о себе заботится. Вот Тергату оставил, — дотронулся до рукояти, этот жест у нас в Лэне означает и ласку, и клятву. — А остальное — да пропади оно пропадом!

— И люди тоже? — говорю. — Сколько их тут с тобой?

— Ты будешь смеяться. Семеро.

— И, как думаю, из самых невиноватых. Вот что. Я их выведу вместе с тобой или останусь здесь.

— Со мной… Знаешь, кто убил твоего побратима?

— Ты. Потому что ты отдавал приказы. Потому что именно своего пастыря защищали твои верные.

Кивнул он, соглашаясь, и отвечает такими словами:

— Ровно через час, положим, твой Керт — это ведь он, надеюсь? — не начнёт, побоится. К той поре мы тебя совместными усилиями уж как-нибудь отсюда выпихнем, хоть связанную, хоть под уколом.

— Чего, — говорю, — диксена?

А это и был тот самый антинаркотик. Боль от него адская, зато потом день как на крыльях летаешь — и на всю остальную жизнь тебе хватает себя самого. Но название знают — или, по крайней мере, смеют употреблять — лишь посвящённые.

— Значит, прав я был. Да кто бы сомневался, что ты еще и с «белыми» обручена через мою голову! Недаром только их да Керта, ненавистника моего, сюда привела. Только от них и твой знак подмастерья меня не защитит. Спасибо, если сама уцелеешь.

Тут надо кое- что объяснить. Силты для высших категорий братства делают персонально: вот ты вошёл в круг — и сразу получаешь символ своего статуса. Отныне и до самой смерти, после которой оправу переплавляют, а самоцвет положено разбить, потому что нельзя переделать хитроумную огранку. Впрочем, ни оправа, ни камень ничем особым на беглый посторонний взгляд не отличаются, только таких перстней всего десятка четыре. Назубок заучить можно, где чей: и заучивают. Денгиль тоже.