Костры Сентегира - [46]

Так, значит, питаюсь их деликатесами в стоячем положении — в сидячем не влезет, чего доброго. Шроты, жмых, вязига — напоказ, что ли, демократию разводят? А уж кофе… Кофе в любом доме — марка гостеприимства. Домашнее вино — ну да, хвастаются, угощая, но лакмусовая бумажка — арабика родом из самых запредельных мест, какие и на карте не сразу найдешь. А тут сплошной желудевый цикорий…

— Если в самом деле третировали?

— Ну нет. Тогда нет. Хоть и не в лепешку разбивались. И вот вижу — за мной и моими спутниками, такими же перевертышами, наблюдает некто. Молод, лет от силы тридцать пять, изжелта-смугл, лоб с залысинами. Веки со складкой, огромные глаза, чуть удлиненные и подтянутые к вискам, нежный рот. Ну, ты ж его видел — и посейчас не хуже. Карен Лино, секретарь и референт, главный тайный советник нынешнего камерного президента. Тайный и камера — это, между прочим, буквально.

И говорит мне сей Карен примерно следующее:

— Выслушайте и, если хотите, можете меня потом на дуэль вызвать. Но кто-то должен взять на себя риск надавать вам благих советов.

— Что, всё так плохо? — говорю я. — В том смысле, что у меня звание мастера клинка вот-вот будет в кармане, а им запрещено сражаться с собратьями до смерти.

— У меня тоже, представьте. Почти. Что называется, лови момент, дави за горло. Так я высказываюсь?

— Разумеется.

— Во-первых, вы держите себя безупречно в том, что касается умения себя поставить. Иначе говоря, так, будто вы одна идете в ногу, а все прочие — не в ногу. Во-вторых. Запеканку из сайры нельзя вздевать на вилку целиком, даже если она настолько тверда, что никакой нож не берет. На рыбу с ножиком вообще не ходят, если вам известно. Есть такое клинковое оружие с мелким зубцом, но проще взять две вилки, свою и соседа, и разодрать кусок на две делёнки, а уж потом питаться. Ту же вилку не хватают намертво, будто шпажный эфес, а берут вот этими тремя пальчиками, так, чтобы поворачивать вверх-вниз. В-третьих. Кофе пьют, а не нюхают, морща носик, будто это невесть какая отрава. Хотя «будто» можно и опустить. И, наконец, находясь среди вечерних туалетов, уж лучше бы вам нацепить на себя такую одиозную штуку, как форма: к ней хотя бы шпага полагается или там сабля.

— Не думаю, что мне они сейчас понадобятся, — отвечаю. — Фрачная пара была бы, однако, хорошей идеей. А вот женский вечерний туалет мне противопоказан. Ваши заплечных дел мастера так надо мной однажды порадели, что не только плечи — ножку в открытой туфельке нельзя из-за подола выставить.

И сразу вижу — не червь извилистый предо мною, но муж.

— Простите, я не понял, — говорит. — Мы все полагали, что вам нравится изображать из себя боевой штандарт.

А на следующий день приносят мне в так называемый посольский дом невесомый такой свёрток: длинное шёлковое платье, темно-серое с тончайшей золотой нитью и кружевными манжетами — у меня ведь и тыльная сторона рук была в пятнах ожогов, — шальвары, башмачки в тон и газовая вуаль на голову. Вот почти как сейчас.

— И носила?

— Ну да, как ни странно. Я ведь в католичках тогда числилась и крещена была. Как большинство на том роковом приёме. Карен был мусульманин, это у нас принято — явно или тайно с побратимом именами обмениваться и даже имя покойного присваивать.

И вот начали мы с ним бродить по городу, заходить в дома, смотреть всяческие красоты. А чтобы колокола послушать — далеко ходить и не надобно.

— Конечно. Вот я и принесла уже, — ответил ей приглушенный голос Эррант. — Примеряйте.

Под восхищенными взорами обеих дам Сорди облекся в парадное платье.

— Прелестен, как девица, — похвалила Кардинена, — не стыдно на выгул брать. А теперь ты мне помоги. Достань ту кожу из моих вещей, знаешь, наверное, где?

Он знал.

Когда Сорди вытащил шкуру Нейги из-под других предметов и запаковал суму обратно, Кардинена уже стояла в своих пышных оболочках, хотя без покрывала, — и снова он удивился, насколько изменчива ее природа. Юная женщина, почти девушка была перед ним: ирония в глазах чуть привяла, хотя сияли они, кажется, еще больше, шрам скрылся даже без помощи притираний. В сотворенном из нее сложном знаке грациозность тела обозначала гибкость ума, сокрытость плоти — красоту души, но изобилие волос, поистине ренессансное…

— Так не пойдет, — первой вздохнула Эррант. — Экая грива, точно у гетеры. Права ты была, Та-Эль, — такое и под поволокой не скроешь. И даже если стянуть косу потуже.

— Тогда сначала переплетём ремешками подлинней, а потом всунем в чехол, как у Сорди, — кивнула Кардинена. — Не по уставу, ну да что ж теперь с вами обоими.

Песен над косой снова не пели и причетов перед зеркалом не причитывали: продели в футляр, закрепили одним из обручей, что ранее украшали запястья, а на другой нацепили литой серебряный косник.

И вот удивительно: именно это стало нужной чертой в созданной ими тремя каллиграмме. Росчерком молнии на дамасском клинке по имени Та-Эль.

— Благодарю, Плясунья, — говорила Карди, отсчитывая монетки. — Не увертывайся от платы — всё едино настигнет. Лучше скажи — видела тут наших?

— Еще как. По крайней мере — одного из главных. Но не самого главного.