Костры Сентегира - [41]

Надпись освещалась чадной масляной лампой в пергаментном футляре, вопиюще неуместной в свете оставшейся за спинами площади, и была готически вырезана кухонным тесаком на подобии морёной дубовой шкуры, снятой с вышеупомянутого зверя — с хвостом, острозубой головой и всеми четырьмя конечностями. Мёртвой шкура отнюдь не выглядела, напротив: стеклянными глазками подмигивала весьма выразительно.

— Надо же — и это проявилось, — с нежностью произнесла Карди. — И самая первая в мире реклама тоже имеется.

«Еда без отравы,

Сон без блох,

Обслуга без недомолвок,

Всё — за интересную цену».

— Мне не столько цена интересна, — сказал Сорди в пустоту, — сколько удельный вес той копейки, что завалялась у нас в карманах.

— Конец цитаты, — оборвала его Кардинена. — Здешние реалии имеют препаскудные манеры повторяться.

Проговорив сию грамматически небезупречную фразу, она сошла с седла и пихнула вперёд ворота, двустворчатые и тоже из дуба, что были слегка зажаты меж оконных ставен по причине широты, явно рассчитанной на двух драгунов верхами, причем драгунов, поддатых вдребезину. Надпись, выведенная поперек створок -

«Вход без лошадей категорически воспрещен!»

— неожиданно разъехалась пополам, и путешественники ввалились внутрь, по инерции затягивая туда же своих скакунов.

— Везде пропуски, — ворчливо заметила Кардинена, заново утверждаясь на ногах. — Раньше в Лэне такой бюрократии не заводилось на дух. И таких вопиющих клаузул.

— Ты о чем? — с легкой рассеянностью проговорил Сорди. Более всего он опасался, что их кони добавят в здешний интерьер кое-что непредусмотренное правилами. Впрочем, интерьер, на первый взгляд, позволял и не такое: пол устилали тростниковые маты, из неструганых стен выпирали факелы абсолютно дикарского вида — подобие дырявого ведра на длинной швабре. Окна то ли были, то ли нет, ибо с обратной стороны каждого ставня висели плотные занавески из мешковины, отороченные рюшками. Сверху, с не по делу высокого потолка, свисал обруч, а с обруча — подобие рыболовной сети. В очаге, чей зев открывался по правую руку и был сложен из дикого камня, гудело буйное пламя, чьи рыжие языки лизали обширное чумазое днище артельного котла. Налево шевелилась густая тьма цвета лучшей в мире сажи, из неё кое-как проглядывал коренастый стол в окружении таких же стульев. Он был дик, округл и огромен, и водружённые на нём миски, плошки и поварёшки, служившие столовым прибором, это лишь подчёркивали.

— В точности то, что надо! — проговорила Карди, озираясь. — Сразу видно, что кормят сытно и без затей. Эй, а хозяина или хозяйку что — Эблис к себе забрал?

— Вот чего не нужно, — донеслось из самого тёмного угла, — это самого поминать.

Кусок темноты выполз и сконцентрировался в небольшого ростом человечка, одетого не с пример изящнее наших знакомых: под дымчатый сюртук тончайшего сукна цвета поддета жилетка с роскошным павлиньим узором, серые панталоны доходят до носков сапог, отчищенных до зеркального блеска, густые усы любовно нафабрены, серые волосы расчёсаны на пробор.

— Ирусан, ты никак за хозяйку остался?

— Почему не за хозяина? Я муж почтенный, боевитый, — начал было тот, но пригляделся — и всплеснул пухлыми лапками:

— Госпожа, так это вы сами! Вот не ожидал, что так скоро появитесь в наших пенатах. Хотя город ведь поистине ваше любезное детище.

— И харчевня в каком-то смысле тоже. Эй, тут что — снова мела не имеется?

Ирусан вытащил откуда-то грифельную доску с привязанным к ней не веревочке школьным мелком и потряс ею:

— Для избранных — всегда.

— А прочие, кому отказал в кредите, зубы тебе заговаривают всякими занимательными побасенками? Всё как при мне?

— Беру далеко не всякое, ох, не всякое! — в круглых глазах человечка вспыхнуло нечто вроде пламени, да и слова казались каким-то огнедышащими, будто у ветхозаветного пророка. — Испохабились чтецы: спят в сугубом поддатии, что видят — упомнить не умеют, спутывают, как клубок грязной пряжи, а если из головы пытаются выдумать — оказывается, во всемирной паутине отловили вольно или невольно.

— Строго у тебя. И что — злостных неплательщиков ты огнём жжешь или на закуску другим пускаешь?

— Обижаете: вегетарианец я.

— В том смысле, что вся наша плоть — трава?

— Ох, госпожа Аруана, и охота вам смеяться над вашим преданным поклонником.

— Что поделаешь: было отвратно, прошло нескладно, зато вспомнить приятно. Не люблю оседлой жизни. Погостим здесь с учеником, а потом снова в путь отправимся.

— Так вам нумер требуется, — деловым тоном без капли прежней мечтательности проговорил он. — Одна кровать или две?

— Да как хочешь, лишь бы пошире. Кормёжка в номер или здесь что ни на то сообразишь?

— Погодите, лошадей еще обиходить нужно.

— Прежде у вас собаки были.

— Ах, да в стенах же мусульман полным-полно! Мы, положим, неплохо к собакам относимся, даже свои породы завели — аиди или салуки, как Идрис, — да вы же помните слепца? Но кони главнее. Так что конюшню держим на семь денников.

Он трижды хлопнул в ладоши. Явился слуга в странной курточке — пегой в черных, белых и рыжеватых пятнах, расседлал притихших жеребцов, взял за повод и увёл.