Костотряс - [42]

Основанием она уходила глубоко в землю — вкапывали на совесть, явно не красоты ради — и под углом подавалась вперед. Сверху решетка топорщилась прутьями с заостренными наконечниками, способными устрашить и самую грозную силу. К ней примыкала глухая деревянная стена, отделанная колючей проволокой. Вместо досок, похоже, использовались железнодорожные шпалы. Бросался в глаза огромный брус, который при желании можно было поднять и отвести назад. Приглядевшись, Брайар увидела тонкие щели, обозначавшие плотно пригнанную — или прорезанную прямо в стене — дверь.

Как следует прощупав прутья, она вскоре нашарила запор. Тот ни к чему не крепился, так что достаточно было его выдвинуть.

Затем Брайар ухватилась за засов и потянула на себя, но дверь сидела как вкопанная.

Значит, попробуем от себя… На этот раз дверь со скрипом покорилась, и в подземную каморку хлынул воздух. Чтобы распознать губительный газ, Брайар не понадобилось учуять его через угольные фильтры или разглядеть через цветное стекло.

За дверью обнаружился лестничный пролет, ведущий куда-то вверх. Дальнейшего спуска не предвиделось.

Она не дала себе время задуматься, чтобы не пойти ненароком на попятную. Уж на улице как-нибудь можно сориентироваться. Протиснувшись бочком сквозь проем в стене, она задом притворила дверь и вновь вскинула винтовку. Сосредоточься, уйми дрожь в руках… Теперь ты в Сиэтле — настоящем Сиэтле. В компании ужасных тварей, навеки застрявших за стеной… и не менее страшных людей, надо полагать.

Винтовка давала какое-никакое, но чувство безопасности. Сжав ее в руках, Брайар мысленно поблагодарила покойного отца за пристрастие к хорошему оружию.

За последней ступенькой ничего было не разобрать, кроме резко очерченного прямоугольника, за которым царила пепельная серость. Ничего общего с привычной серостью небес: в тени могучей стены стояли вечные сумерки. Сюда не проникал даже тот жиденький свет, что в зимнюю пору наведывался в эти края на пару-тройку часов в день.

— Да что это за улица? — вслух спросила Брайар. Звук собственного голоса успокаивал не больше, чем винтовка. — Что за улица?

Что-то в двери ее насторожило, но что именно, она поняла лишь тогда, когда было поздно возвращаться. Снаружи на двери не оказалось ни задвижки, ни ручки, ни даже замка. Ее устроили таким образом, чтобы войти могли лишь те, кого захотят впустить люди, засевшие внутри.

Брайар ощутила прилив паники. Отступать теперь будет некуда, даже если прижмет. Но ведь она и не собиралась отступать.

Сейчас ее задача — попасть наверх. Добраться до улицы, разыскать дорожные указатели, определиться с местоположением, а потом уж можно трогаться… куда? Что ж. Домой, куда же еще.

Особняк на склоне холма был ее домом совсем недолго, каких-то несколько месяцев. Как удалось ей сегодня выяснить, за стеной и вправду обитали люди, а значит, не подлежало сомнению, что его обчистили до нитки. Однако кое-что полезное там могло остаться. Левитикус понаделал великое множество машин; самые удачные и любимые из них он попрятал в хорошо замаскированных тайниках, проглядеть которые было проще простого.

К тому же о намерениях Иезекииля она знала лишь одно: мальчик хотел наведаться в отцовскую лабораторию и разыскать там улики, снимающие вину с изобретателя Костотряса.

Зик хотя бы представляет, где расположен этот дом?

Брайар склонна была считать, что не представляет; с другой стороны, в его способности пробраться за стену она тоже сомневалась — и совершенно напрасно. Чего-чего, а находчивости у мальчугана не отнять. Сейчас разумнее всего предположить, что ему улыбнулась удача.

Затаившись у подножия выщербленной каменной лестницы, будто на дне колодца, Брайар не торопясь перевела дух, восстанавливая душевные силы. Никто не рвался распахнуть дверь и сцапать ее. До ее ушей не доносилось ни звука — даже лязга и грохота механизмов, оставшихся позади.

Может, не все так плохо.

Выставив ногу вперед, она неслышно опустила подошву на ступеньку. Следующая ступенька была преодолена с той же бесшумностью и плавностью. Пока позволяла ненавистная маска, Брайар краешком глаза посматривала на дверь, медленно уплывающую из виду.

Она слышала немало россказней о трухляках, а в первые дни Гнили видела нескольких собственнолично. Но сколько их еще оставалось в городе? Право слово, рано или поздно даже трухляку полагается издохнуть, выбиться из сил, сгнить или попросту пасть жертвой времени и стихий. Надо думать, сейчас они в ужасном состоянии и слабы, как котята, если вообще способны ползать или как-то передвигать ноги.

Такие примерно мысли внушала себе Брайар, взбираясь по лестнице.

Ближе к вершине она перешла на четвереньки и до последнего мгновения не поднимала головы. Потом вытянула шею и осторожно выглянула за кромку мостовой, чтобы узнать, что ее ждет.

Никаких ярких тонов, все цвета приглушены. В городе было не настолько темно, чтобы доставать фонарь, но угольно-черные тени стен и крыш грозили в самом скором будущем обратить пейзаж в кромешную полночь.

На уровне ее глаз тянулась развороченная улица, слякотная и скользкая от частых дождей и оседающей Гнили. Кирпичи потрескались и местами расползлись. Мостовая изобиловала ухабами и кочками и была завалена мусором. Разбитые повозки лежали кверху дном, грудами валялись давно истлевшие и основательно расчлененные трупы лошадей и собак — горки липких костей, непрочно связанных серо-зелеными волокнами плоти.