Кости холмов - [32]

Многоликая толпа смотрела на хана в ожидании его реакции на грубость сына, но хан лишь одарил их холодным взглядом. Посмотрев вслед удаляющемуся монаху, Чингис повернулся к Тэмуге и Хасару.

– Думаю, мясо уже готово, – сказал он братьям.

Тэмуге на мгновение улыбнулся, хотя в этот момент он радовался не горячей пище. Своей наивностью монах нажил себе врагов в лице могущественных людей. Быть может, они научат его покорности. День прошел даже удачнее, чем Тэмуге мог ожидать.

Хотя Яо Шу был небольшого роста, но и ему пришлось низко склониться, чтобы пройти в юрту второй жены хана. Войдя внутрь, монах поклонился Чахэ, как и приличествовало простолюдину при встрече с тангутской принцессой. Вообще-то звания и чины монах ни во что не ставил, но все же восхищался тому положению, какое заняла эта женщина в монгольском обществе. Несмотря на обычаи новой родины, столь чуждые дворцовому этикету, принцесса выжила, и Яо Шу симпатизировал ей.

Хо Са пришел раньше и уже сидел, попивая маленькими глотками присланный отцом принцессы чай. Поприветствовав кивком Хо Са, Яо Шу принял из рук Чахэ крошечную чашечку горячего напитка и уселся сам. Яо Шу подозревал, что Хачиуну скоро будет точно известно, сколько раз Чахэ встречалась с ними, и монах даже предполагал, что снаружи их подслушивают шпионы ханского брата. От этой мысли чай показался кислым, и Яо Шу слегка поморщился. Этот мир был для него чужим. Придя сюда, чтобы проповедовать миролюбивое учение Будды, монах пока не знал, правильно ли он поступил. Монголы казались странным народом. Они как будто с интересом внимали всему, что Яо Шу говорил им, особенно если он излагал свои уроки в виде историй. Монах щедро учил их той мудрости, которую сам познал еще в детстве. Однако, заслышав призыв боевых рогов, монголы стряхивали с себя эти знания и шли убивать. Поступки этих людей были выше его понимания, но монах принял путь, уготованный ему судьбой. Сделав новый глоточек горячего чая, Яо Шу подумал вдруг о Чахэ. Приняла ли и она выпавшую ей долю?

Яо Шу долго молчал, а Чахэ и Хо Са обсуждали тем временем условия службы солдат-китайцев в туменах Чингиса. Примерно восемь тысяч человек проживали некогда в китайских городах, а кое-кто из них даже служил в армии цзиньского императора. Еще столько же были родом из тюркских племен, что кочевали севернее монгольских. Китайские рекруты не оказывали большого влияния, но Чахэ добилась, чтобы хану и всем его приближенным прислуживали ее люди. Через них она была осведомлена о том, что происходит в лагере, не хуже самого Хачиуна.

Монах любовался утонченностью этой женщины, пока та обещала Хо Са поговорить с мужем о похоронных обрядах для китайских солдат. Яо Шу допивал остатки чая, смакуя его горьковатый привкус и наслаждаясь журчанием родной речи. Яо Шу ее не хватало, вне всяких сомнений. Погруженный в раздумья, он внезапно услышал свое имя и вернулся к действительности.

– …может, Яо Шу нам расскажет, – сказала Чахэ. – Он видится с сыновьями мужа не меньше других.

Поняв, что не слышал вопроса, Яо Шу, чтобы скрыть замешательство, протянул опустевшую чашку за новой порцией чая.

– Что вы хотите узнать? – спросил он.

– Вы не слушаете нас, мой друг, – вздохнула Чахэ. – Я спросила, когда Джучи будет в состоянии принять командование войском.

– Возможно, в следующее новолуние, – немедленно ответил Яо Шу. – Раны еще не зажили, а на ногах и на руке навсегда останутся шрамы от раскаленного железа. Придется восстанавливать мышцы на этих участках. Я могу с ним поработать. Он хотя бы слушает в отличие от своего глупого брата.

Чахэ и Хо Са слегка напряглись. Прислугу отправили с поручениями, но и стены имели уши.

– Я видел твое занятие сегодня, – сказал Хо Са и ненадолго замялся, осознавая щекотливость положения. – Что тебе сказал генерал Хачиун?

Яо Шу поднял глаза, недовольный тем, что Хо Са заговорил почти шепотом.

– Это не настолько важно, Хо Са, чтобы обсуждать это здесь. Лучше я промолчу. Я всегда говорю, что думаю, – печально произнес монах. – Я и сам был когда-то глупым пятнадцатилетним юнцом. Может быть, из Чагатая еще вырастет сильный мужчина. Не знаю. Но пока что это только взбалмошный и злобный мальчишка.

Странно было слышать такую исповедь от монаха, обычно довольно сдержанного в высказываниях, и Хо Са вздрогнул от неожиданности.

– Этот «злобный мальчишка» может однажды возглавить монголов, – прошептала Чахэ.

Яо Шу даже фыркнул в свой чай.

– Мне иногда кажется, что я слишком долго живу среди этих племен. Мне безразлично, кто из них унаследует бунчук своего отца, даже если их новые враги одержат верх в этой войне.

– Здесь у тебя есть друзья, Яо Шу, – напомнил Хо Са. – Почему тебе безразлична наша судьба?

Монах задумчиво нахмурил лоб.

– Когда-то я считал, что смогу быть голосом разума среди этих людей. Смогу повлиять на хана и его братьев, – с горечью произнес Яо Шу. – Самоуверенность молодости. Я думал тогда, что вселю мир в ожесточенные сердца его сыновей. – Щеки монаха немного порозовели. – Но вместо этого я, возможно, еще увижу, как Чагатай возглавит народ своего отца и поведет племена на войну еще более кровавую и разрушительную, чем велась до сих пор.