Кости холмов - [10]

– Вы сдержали свое обещание, – торжественно произнес переводчик, оборвав размышления Чагатая. – Крепости каракитаев сожжены, и нечестивый народ покинул прекрасную горную страну.

Снова наступило молчание, и Чагатай нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Двор правителя Корё как будто наслаждался неспешностью. Чагатай припомнил, как познакомился с их напитком, который назывался нокча. Джелме рассердился, когда Чагатай залпом опорожнил первую чашку и протянул ее за новой порцией напитка. Видимо, бледно-зеленая жидкость ценилась слишком дорого, чтобы ее пить вместо воды. Неужто одного воина должно заботить то, как ест и пьет другой! Чагатай ел, когда был голоден, и часто забывал являться на придворные застолья. Он никогда не понимал интереса Джелме к бессмысленным ритуалам, но не говорил о своих мыслях вслух. Чагатай поклялся себе, что запретит излишества, когда станет править монгольским народом. Пища не заслуживает того, чтобы ей уделяли столько внимания или изобретали тысячу способов ее приготовления. И совсем неудивительно, что корейцы оказались награни завоевания. Им стоило бы пользоваться одним языком и питаться двумя-тремя блюдами, приготовленными быстро и без лишней суеты. Тогда у них оставалось бы больше времени на то, чтобы упражняться во владении оружием и тренировать тело.

Размышления Чагатая замерли, как только заговорил Джелме, явно предварительно взвесив каждое слово.

– Вам повезло, что каракитаи напали на мой передовой отряд. И тогда наши желания уничтожить этот жалкий народ совпали. Теперь я говорю от имени великого хана, чье войско спасло вашу страну от страшного врага. Где дань, обещанная твоими министрами?

Когда переводчик закончил, правитель слегка выпрямился на троне. И Чагатай подумал, что, может быть, этот дурак принял слова монгола за оскорбление? Или вспомнил о вражеском лагере на подступах к городу? По первому приказу Джелме его верные воины подожгли бы эти полированные балки, подпиравшие свод над головой корейского властелина. Для Чагатая оставалось загадкой, почему они не сделали этого до сих пор. Разве Чингис отправил их сюда не для того, чтобы оттачивать военное мастерство? Чагатай едва ли принимал во внимание искусство ведения переговоров, которому ему еще предстояло учиться. Джелме пытался объяснить необходимость умения вести дела с иностранными государствами, но юноша не видел в этом никакого смысла. Человек был либо друг, либо враг. И если он враг, то у него можно отнять все, чем он владеет. Придя к такому выводу, Чагатай улыбнулся. Хан не нуждался в друзьях. Ему нужны только слуги.

И снова он погрузился в мечты о том, как будет править своим народом. Племена ни за что не согласились бы признать его брата Джучи, даже если бы тот и был сыном хана. Чагатай самолично принял участие в распространении слухов о том, что Джучи появился на свет в результате надругательства над его матерью много лет назад. Своей отстраненностью от мальчика Чингис сам позволил слухам пустить глубокие корни. Воспоминания вызвали улыбку на лице Чагатая, и рука непроизвольно скользнула на рукоятку меча. Клинок, видевший рождение нации, отец передал не Джучи, а ему, Чагатаю. И в самой глубине сердца он знал, что никогда не принесет Джучи клятву верности.

Один из корейских советников припал к трону и тихим шепотом обратился к правителю. Шептались они достаточно долго, так что к тому времени, когда советник наконец занял прежнее место, разодетые в дорогие платья и драгоценные камни придворные заметно упрели и осоловели от духоты.

Правитель заговорил снова, и его слова медленно переводили на китайский.

– Почетные союзники могут принять дары в знак новой дружбы, как и было условлено, – сказал правитель. – Сто тысяч листов промасленной бумаги – труд многих месяцев – уже готовы. – При этих словах в толпе собравшейся корейской знати раздался многоголосый шепот, хотя Чагатай не мог даже представить, чем же так ценна бумага. – Десять тысяч шелковых платьев и равноценное количество нефрита и серебра. Двести тысяч кынов[2] железа и столько же бронзы из рудников и железоделательных мастерских. Шестьдесят тигровых шкур из моих кладовых завернуты в шелк и готовы к отправке. Наконец, восемьсот возов дуба и бука – от правящей династии в знак победы, дарованной вами народу Корё. Примите наш дар и ступайте с миром и честью и помните, что вы всегда можете рассчитывать на нас как на преданных друзей и союзников.

Когда переводчик закончил, Джелме сухо кивнул:

– Я принимаю твою дань, государь.

Хотя шея Джелме слегка покраснела, Чагатаю показалось, что тот все же намерен проигнорировать попытку правителя сохранить лицо. Дань получали завоеватели, и Джелме еще долго молчал, обдумывая слова правителя. Когда он снова заговорил, его голос звучал твердо:

– Я только прошу добавить к этому шестьсот отроков в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет. Я буду учить их искусству моего народа, и они познают многие сражения и великий почет.

Чагатай силился не выказывать явно своего одобрения. Ему хотелось увидеть, как эти болтуны после всех разговоров о дарах и почетных союзниках проглотят такое требование. Заявление Джелме вскрыло подлинную расстановку сил в монарших покоях, и придворные заметно разволновались. Последовала гнетущая тишина, и советник снова склонился к трону. Чагатай с интересом следил за развитием событий, заметив, как побелели костяшки пальцев правителя, крепче взявшегося руками за подлокотники трона. Чагатай устал от их позерства. И даже нежнорукие женщины у ног корейского правителя утратили для него привлекательность. Ему хотелось лишь поскорее вырваться на свежий воздух, может быть, даже поплескаться в реке в лучах еще жаркого солнца.