Костер рябины красной - [26]
Видела себя у горна, куда ее еще ни разу не подпускали, видела себя в широкополой шляпе, в куртке и штанах из толстого серого сукна, в грубых, двойного плетения лаптях… Впрочем, кажется, горновому полагаются толстые валенки… А в руке у нее небольшое синее стеклышко, потому что нестерпимо больно заглядывать в крохотное окошечко над самым бурлящим металлом, глазам гораздо больнее, чем когда смотришь на солнце. А в другой руке — конечно же! — длинная тяжелая пика для пробивания глиняной запекшейся пробки, непрочной перегородки между кипящим металлом и людьми, ждущими этот металл.
Широко размахивается и бьет тяжеленной пикой в звенящую глину, сыплются вниз ошметки, пыль… Она бьет еще раз, еще и еще. И вот — зарево! Радостные, восторженные лица бригады, снопы огненных искр, почти ощутимая тяжесть чугунной струи, прогибающей дно канавы…
Фаине весело. Самой себе она кажется молодой и сильной, как та женщина на цветном плакате, посвященном первым женщинам-сталеварам, с веселыми и задорными словами: «Раньше щи варила, а теперь вот сталь варю!»
А кто же не знает, что сталь не бывает без чугуна, а чугун никогда еще не выплавляла ни одна женщина в мире.
…Кто работал до войны на домне, тому известно, сколько приходилось делать руками. Даже летку после выпуска чугуна приходилось заделывать глиной вручную. Первые пушки, «стреляющие» глиной специального замеса, были несовершенны и маломощны. Тяжелая кувалда, пришедшая сюда прямо из кузниц петровских времен, полуласково именуемая балдой, теперь очень редко бывает в руках доменщиков. А перед войной без нее нельзя было обойтись ни одной смене. Горновой и подручные должны были, кроме того, виртуозно обращаться с ломом и уже знакомой Фаине совковой лопатой.
— Эх, не бабьего это ума дело! — досадливо крякнув, сказал прямо в лицо Фаине пожилой горновой, когда вышла она в первую свою смену к домне. Но Фаина ответила ему:
— Ты рассуди-ко, Лукоян Кузьмич, не дай бог, грянет война. Мужики на фронт уйдут, на передовую, все вот эти ребята — в армию… Скажи мне, кто тогда здесь за вас управляться будет? Неужто погасишь домну?
Федосеев махнул рукой и отошел. Издалека пробасил:
— Что ты меня агитируешь, не маленький ведь… — Помедлив для солидности, сменил гнев на милость. — Бери свою спецовку, вон в ящике. На первых порах смотри, привыкай, делай, что скажут. Да и припоминай все, что к чему.
— Ты мне работу давай, Лукоян Кузьмич, я не на показ сюда пришла, — обиженно попросила она.
— А чего ее давать — вон она, — огрызнулся Федосеев. — Иди с Кольшей песок готовь. Да лопату не забудь. Умеешь держать лопату-то?
— Как-нибудь не уроню, не безрукая.
Подняла лопату и пошла в угол к корытам, где заготовлены песок и глина, известь, цемент и еще многое другое, без чего здесь никак нельзя. За спиной кто-то что-то сказал, остальные засмеялись. Сама знала, что без этого не обойдется, поэтому не обиделась, не рассердилась. Не то еще придется услышать.
В первую смену на печи перестаралась. Боялась — засмеют, прогонят, заставят делать такое, чего никто не делает. Зато детской забавой показалась прежняя работа, хотя бы и на двух станках. От усталости дрожали колени, ломило плечи, виски давил постоянный гул воздуходувки, першило в горле…
Понимала, что скоро обвыкнется, все будет хорошо, надо только найти определенный ритм, не суетиться, не делать лишних движений, держать себя с достоинством, по-рабочему. Ей и в голову не приходило отказаться, пока не поздно, попроситься на прежнюю работу, где она уже прикипела ко всякой мелочи и могла действовать с закрытыми глазами.
Дома заставила себя тщательно умыться, поесть и почти без сил свалилась на постель. Спала крепко. Цветных снов не было…
У доменной печи она никогда не оставалась без дела. Во время коротких перекуров между выпусками чугуна и обычной работой по двору она наводила порядок: стаскивала в одно место лопаты, а то брала метлу и подметала по обеим сторонам канавы, предварительно разбрызгав там ведра два-три воды, чтобы не очень пылить. Когда выдавали чугун, старалась держаться поближе к летке, а если это не удавалось, то стояла неподалеку от канавы, закрывая лицо рукавицей от нестерпимого жара, завороженно смотрела на огненный ручей, стекающий вниз, в толстостенный ковш на колесах.
Потом началась обычная работа: надо было приводить в порядок все хозяйство к следующему выпуску, следить, чтобы все было на месте. А как обрадовалась, как запело сердце, когда месяца через четыре после начала работы Федосеев при всех сказал:
— Ты, Кольша, не мельтеши тут. Поучись у Фаины, как надо. Если хочешь быть доменщиком, шагай реже. Понял?
Поняла, что Кольша обиделся, потому что засопел носом, избегал встречаться с ней взглядом…
…Сейчас, лежа в палате, Фаина вспомнила, как Кольша недавно приходил в больницу, приносил гостинцы, как робко сидел на краешке стула в маленьком белом халатике, как восхищенно и вместе с тем жалостливо смотрел на нее… А посмотреть со стороны, совсем мужчиной стал.
Усмехнулась про себя, закрыла глаза.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Затяжной, ненастной была весна одна тысяча девятьсот сорок первого года. Почти весь май шел холодный дождь, нередко вперемешку со снегом, на улицах было неуютно и слякотно, небо тяжело и хмуро висело над городом, ближние горы были завешены изморосью.
