Костер - [7]

— Смотри, Илья, перестанут мужики в кузню ходить, лихо будет. Комбед нам небось в закром гречи не засыпет.

Илья думал об этом не меньше жены. Мужики, которые злобились на комбеды, и в эти скудные времена давали кузнецу хоть изредка заработать. Не поладишь с ними — насидишься голодом. А неимущему чего не скуешь — все в долг.

Пока длилась гражданская война и больше всего деревню заботила хлебная разверстка, Илья говорил напрямик, что, мол, с богатых надо брать по-богатому. Потом наступила новая пора, пришло в Коржики слово — нэп, и слово это убавило смелости одним, понабавило другим.

Тимофей Нырков как-то посмеялся над Ильей:

— Ты на что рассчитываешь? Святцы перепишут? Нищих в отцы церкви посажают? Нет, брат, народ на твою булгахтерию не пойдет.

— А на твою пойдет? Землю господам назад отдать? — спросил Илья.

— Куда опять ворочаешь! Про господ вспомнил!

— Видать, сам ворочаешь. Я назад не тяну.

— Зачем назад? Мужики свое полное право уберегут.

— А Советы смотреть будут?

— А тебя кто кормит? Советы? Илья отмахнулся:

— Кому бог ума не дал, тому не прикуешь!..

Но отмахнуться от раздумок, одолевавших Илью, было не так просто, как от Тимофея Ныркова. Прикуешь ли, в самом деле, ум тому, у кого его нет? И годен ли для этого молот, которым ковал когда-то отец Ильи, кует ныне он сам и хочет, чтобы в будущем ковали его сыновья?

5

В те годы известной на Смоленщине тяги на хутора в Коржиках тоже, что ни весна, разбиралась какая-нибудь изба и до распутицы — бревнышко за бревнышком — переползала на лесные вырубки, подальше от деревни. Корчевались пни на новых выделах, жглись кусты. Старые лесные дороги новоселы перерывали канавами, заваливали сучьями, чтобы народ не заезжал куда не след: от лишнего глаза добра во двор не жди. Стали жить по-заветному — всякий Демид себе норовит.

Поначалу у Ильи дела двинулись бойко. Чего только не сковал кузнец и кто не перебывал у его горна, пока починяли мельницы, крупорушки, плотины на старых прудах, пока хуторяне обзаводились постройками, ладили инвентарь, телеги, перековывали своих сивок и каурок, пригоняли к амбарам новые засовы. Била кувалда, приговаривал ей меткий ручник, распевала наковальня. Про Илью начали говорить: пошел в гору! Он держал молотобойца, подраставший Матвей с каждым годом помогал ретивее, уже и младший сын, Николай, становился не только едоком, но и работником, и отец скоро позабыл, как на первых шагах Мавра Ивановна дула горн, а приходилось — бивала и молотком.

Понемногу Илья расплатился с братом Степаном. Была у него задняя мысль: авось, примирившись, брат иногда поможет раздобыть на своем путейском хозяйстве железного лома, который, после разрухи, уже везде успели прибрать к рукам. Но мысль эта позабылась вместе с другими расчетами Ильи.

Когда свили свои теплые гаюшки хуторяне, стало меньше появляться народа в кузнице. Деревенская жизнь, на глаз Ильи, будто приостановилась, и чаще начал он опять вмешиваться в споры об этой жизни, такой неспокойной в своих излучинах и поворотах.

Было над чем поразмыслить. Мельники вперевалочку похаживали под ветлами своих плотин, выстраивая в очередь подъезжающих помольщиков. Осевшие на хуторах хозяева укромно пасли в лесу скот, гулявший «в дезертерах» от налоговых властей.

Деньги вошли в силу, и, казалось, как прежде — куда деньга пошла, там и копится: богатые пузатели, бедные тощали.

Раньше Илья надеялся — вырастут сыны, все пойдет легко и складно. Но вот они, молодцы, не ступят в хату, не нагнув под притолокой голову, а жизнь все ковыляет от одной нехватки к другой.

— Ой, Илья, — сказала раз Мавра, — видно, наше с тобой счастье — вода в бредне.

— Какого тебе счастья захотелось?

— Мне что! А намедни парни за стол сели, спрашивают — что это, маманя, в горшке одни луковки плавают?

— Велела бы круче посолить, — отозвался Илья. Он было занес ногу через порог, но остановился.

— Кто тебе про луковки-то? Матвей?

— А не помню.

— Поболе бы еще с ним зубоскалила.

— А с чего слезы-то лить?

Илья грохнул дверью. С Маврой всегда так — сама начнет, сама отговорится. Да и правда, лишнего стала она с Матвеем лясничать. Плохо, плохо, а не слыхать, чтобы кузнецы пустые щи хлебали. Молодым парням только бы потешиться. До того ли им, что иная потеха отцу в досаду? Мало Илья наслышался попреков — не хватало от своих слушать! То его корили на деревне, будто он заодно с господами, то — заодно с комбедчиками, то теперь — с хуторскими. Каждому угождать — собьют с толку.

«Сам по себе был, — думал Илья, — сам по себе останусь».

Но нехитро было подумать, да мудрено самобытничать. Все больше ходило в округе толков про колхозы, все сумрачнее хмурились хозяева на хуторах. И нет-нет Илья Антонович словно мимоходом накажет сыновьям при случае добыть газетку, вычитать, что нового, а то задорно спросит младшего:

— Ну, про что нынче калякает твоя гвардия? (У Николая водились на селе приятели — из комсомольцев.)

Мавра Ивановна оставалась, какой была всегда, но мужу чудилось — она все веселее с пасынками, скучнее с ним. Жалоб он от нее не слышал, а иной нечаянный ее вздох с неохотой встречал поговоркой: