Костер для сверчка - [46]

Вскоре раздалось задорное «есть!».

Моложавый сотрудник вылез из-за печки.

Пыльная паутина налипла комочками к форменной фуражке, левая сторона мундира пятнилась от сажи.

Черт знает, где он там отыскал сажу? Однако мазки красовались даже не шее обрадованного сыскаря.

«Вот он!». Присутствующие потянулись взглядами к металлическому предмету, извлеченному из паутинного закоулка. Старший представитель правоохраны принял предмет, повертел перед глазами. Конопушки лягушатами запрыгали по его лбу и по щекам — это означало милицейский смех,

— Все верно — калибр 7.62. Стоило ли дальше запираться, Пархомцев?

Заломило голову. Хотелось протянуть руку и сгрести со смеющегося лица мерзких крошечных земноводных, чтобы швырнуть их в разверстую пасть сыскаря.

Ростислав отвернулся от своего мучителя, вгляделся в обводы находки и… застыл. На столе лежал револьвер!

Оружие было пошарпанным, утратившим воронение, незнакомой для него системы. Из развязанного рядом мешочка выкатилось на стол несколько промасленных, снаряженных тупорылыми пулями патронов.

— Но это не мое! — у него пискнуло в горле. Ну, конечно, это чей-то дурацкий розыгрыш. Вроде той истории с письмом. Что, они не понимают? Нет. Нужно просто успокоиться. Сейчас он им все объяснит. Ведь это глупо — искать что-то общее между ним и каким-то допотопным пугачем. Сейчас... Он только соберется с мыслями...

— Где ты прячешь ценности?

— Вы что, очумели? Какие еще ценности?

Гладкорожий милиционер сделал неуловимое движение, осёкся, осторожно покосился на понятых:

— Вот те раз! Козе и то понятно. Где деньги, рыжевье (тьфу!) — золото, то есть? Где колечки, сережки?

Понятые окаменели.

«Во кино!» — остроносый механик был в восторге. Он вытянулся стрункой, покачиваюсь на цыплячьих ногах, сунутых в жесткие джинсы. Участие в столь необычном деле его вдохновляло. Мысленно он продолжал обыск Ростиславовой квартиры: рвал полы, простукивал стены, извлекая новые и новые груды украшений и бриллиантов. Он уже почти любил Пархомцева, благодаря которому хоть на время прервалась тягомотину поселковых будней, вызывающая тошноту даже у местных свиней. Иначе с чего бы они начинали кидаться из конца, в конец улицы, — застревая меж заборных кольев?

Вместе с тем механик был зол на Ростислава. Он чуть не застонал, когда услышал слова конопатого милиционера: «Известно, Пархомцев! что вами захвачено добро на восемьдесят тысяч рублей». От такого кого угодно бросит в пот. Какая же сволочь — этот приезжий! Заявился, сачкует месяц с лишним, крутит бабам мозги, а у самого денег куры не клюют. Да механику хотя бы, половину названной суммы!

Арестованного разобрал дурацкий смех:

— Мои тысячи? Гляньте под подушкой, может и найдете чего? Тут же осекся, похолодел: из-под матраса, вслед за дядиным ножом, про который он и думать забыл, показался увесистый пакет.

Надорванная с конца газета выдавала содержимое. Деньги! Увесистая пачка крупных купюр.

— Ну-у-у, —протянул сыскарь. Делает наивняк, а у самого — целый бандитский склад. Но недолго музыка играла, недолго фраер танцевал... А перышко-то деловое, с секретом.

Подошел к Ростиславу ближе:

— Выкладывай, что в ручке ножа заныкано? Наркота?... Молчишь! Лады. Будет еще у тебя, желание говорить, будет. Все расскажешь.

Но Пархомцев молчал.

Когда арестованного вывели, солнце уже сползло за сопки, убегая багрово-черной тучи. Диск светила обрезался снизу сопкой, а сверху был прижат краем тучи, отчего походил на выбритую до блеска голову, втянутую между плеч.

У забора липли зеваки. Те, кто посмелее, стояли против калитки. Их физиономии в предгрозовом освещении сливались в единую рдяную полосу. Но чем ближе подходил конвоируемый, тем рельефней означались детали лиц, явственней прорисовывались желтые точки любопытства, злорадный металлический блеск и студенистые пятна отвращения в глазах,

На самом выходе Ростислав укололся об усмешку. Придерживая за локоть Светлану, Галкин неприкрыто торжествовал: вызывающе шевелились его мохнатые, высоко поднятые брови.

Горечь хлестнула через край. Ростислав просто давился ею. Ему хотелось, бить и бить подлую, криво ухмыляющуюся рожу, пока ее не изуродует страхом и болью.

Штакетник хрястнул под тяжестью Галкина. На высокой ноте взвыла толпа и расплескалась в стороны. А с другого края улицы тут же заполошно выметнулось «Зарежет!» Но у Ростислава не было оружия. Он хрустел суставами, выкручиваясь из тренированной хватки конвоиров, тянулся к поверженному Галкину.

Еще рывок, и Ростислава подняли. Навалившиеся ломали руки, кто-то перехватил ему горло. Пархомцев запрокинулся; первые холодные капли дождя разбились о его лицо...

* * *

Короткий, но свирепый ливень захлестал грунтовку тягучей как сырая резина, грязью. Походило на то, что конопатый служивый не отважился тронуться в ночь. Он решил заночевать вместе с арестованным и хамоватым помощником, в промокшем до маточного грунта станционном поселке, где, попущением начальства и небрежением судьбы не имелось даже мало-мальски приличного отделения.

Участковый, обликом грузинистый еврей, коптился в тоскливой, подобно всем присутственным местам комнатке при сельском Совете, так как поселковый Совет находился далеко от центра, торговых точек и располагался скорее в селе, нежели в поселке. Местные жители, давно притерпелись к подобным обстоятельствам и даже не задумывались над постоянным блужданием административных зданий и ведомственных границ.