Костер для сверчка - [154]

Осмотрел нож. Не восхитился.

— Резак у меня побудет. Надумаешь когти рвать, верну.

— Да я так, — попытался объясниться Ростислав. — Для охоты прихватил.

— Тут поохотишься, — неопределенно обещал Богданов. Пояснил:

— С ножом тут одна суета...

Лесосека была из дальних, у черта на куличках. Начальство наезжало редко. А приехав, суетливо, ежилось, словно от хиуса, под неласковым богдановским взглядом. Торопливо обещало гору премиальных. Давало ОЦУ — особо ценные указания; поясняя, что сосна — это дерево, но только с иголками, а валить-де такое дерево лучше с комля, но не как-нибудь иначе. Начальство стучало дятлом по бригадировым мозгам. Прикидывая про себя: что тутошние дела идут к распаду, что в бригаде наличествует медвежья этика, и даже есть подозрения в том, что богдановские лесорубы людоедствуют и грабят приезжий люд. Бригада на руководство не обижалась. Ну что с него взять? Известное дело — при шляпе...

Сомнительная любовь между бригадой и начальством казалась взаимной. Рыжий при виде галстуков и бекеш срывался из зимовья по спешному делу. Бормоча всякий раз что-то вроде: «мозолить глаза» и «лизать задницу»...

Работали по-бешеному. Богданов твердо «держал» расценки, перекрывая план на один-два процента, не более. Он игнорировал многочисленные блага, обещанные победителям «соцсоревнования». Бригада не желала побеждать. Кто-то дырявил пиджак под «орден сутулого», принимал обязательства, перекрывал нормативы, «ошивался» в президиумах, призывал всех... А «черный люд», возглавляемый Богдановым, душил в сердцах багряные искры, великое множество которых слетало с пламенеющих по городам и весям транспарантов и стендов. Рыжий по этому поводу говорил так:

— У нас биография не та. С нашим поросячьим рылом да рябину клевать?.. Человек — человеку — друг, товарищ и брат? Какой он мне брательник — тот, что в шляпе? Он на трибуну закорячится: «коры»-шевро! спинжак-бостон! А у меня с Дуськой — одна пальта на двоих.

Мирза ехидничал:

— Арачку лакай меньше.

— Как ее не пить?— изумлялся Рыжий. — Без нее — одна муть в голове.

Обижался на Мирзу:

— Что я — алкаш? Не больше других принимаю. Кто сейчас не пьет? Фраера да разная культурная сволочь? Да они пуще нашего хлещут... Прячутся только.

За исключением бригадира и Ростислава читатели в бригаде отсутствовали. Богданов — тот и с прессой обращался по особенному. Изучив газету от первой строчки до последней, он тщательно складывал ее в восьмеро, а затем убирал под тюфяк. Откуда газеты растаскивались мужиками на прямые нужды. А хозяин газет еще долго переваривал прочитанное, внешне этого не выражая...

Встрепенулся он только однажды...

Находившиеся в зимовье заметили как «бугор» налился жаром. В следующее мгновение бригадир поразил мужиков, перечитав внезапно севшим голосом заметку: «Председателем энского райисполкома назначен, — бригадир помедлил, — Федоренко... М... Н. Федоренко…»

Рыжий хмыкнул:

Чо ты, Богданыч, до сраного хохла прицепился? Сродни он тебе што ли?

«Бугор» качнулся. Скомкал в кулаке газету:

— Куда ближе... родственник. «Мишей-вежливым» его называли. Он уже тогда в сильно грамотные метил: все буквы от первой до последней знал. Другие начальники как начальники, а этот... Он по-первости больно чудным показался. Матом — ни-ни. Выстроит нас и культурненько так: «Граждане заключенные! Шаг вправо, шаг влево — считается побег. Мне вас жаль, но при попытке к бегству полагается пуля!»

Рассказчика перекорежило:

— Болтали, другой раз из этапа до места больше трех десятков не доходило. Когда начальником этапа «Миша-вежливый» шел. Стрелок из него, был отменный... с десяти шагов.

Обычно сдержанный татарин витиевато выругался...

Богданов знал множество диких, неприемлемых для Ростиславова сознания, историй. Выйдут лесорубы на застарелые деляны, уставленные высокими, до пояса, отрухлявевшими, кой-где тронутыми огнем пнями — у бригадира на этот счет объяснение готово:

— Японцы портачили. Военнопленные. У них с нашей баланды — сплошной понос. Ну и обессиливали. А снега в те зимы как на грех — в человеческий рост. За снегами — мороз! Глянешь... узкоглазые кучками жмутся у лесин. В своих дохлых шубейках. — Вздохнул. — Крикнешь им — молчат. Начнешь тормошить, а они... уже деревянные будто.

Он поворачивал прочь от старой лесосеки, заканчивая на ходу:

— Эх! Померзло самураев. Копни здесь — сплошные кости. Про бывшего начальника конвоя, М. Н. Федоренко, бригадир больше не поминал. Пояснил правда, что «Миша-вежливый» сам не без греха, одно время лежал на нарах наравне с другими заключенными. И прозвище он прежде носил иное: то ли «псковский», то ли «могилевский жулик». Потом, по своей образованности, бывший «жулик» произвелся в «лепилы». А как он стал вольным, да еще начальником конвоя — того Богданов не знал...

Спустя сутки нанесло в бригаду директора. Нанесло не ко времени. Считай третью неделю копилась в мужиках злоба — стояла валка.

Пронизывающий ветер круглосуточно обметал низкое небо верхушками лиственниц и сосен. Ясным днем без дыма и копоти горел план. Снежные заметы на дорогах держали лесовозы, травили суетливую руководящую жизнь.