Костер для сверчка - [137]

* * *

Бывший поселковый участковый Жапис, по прозвищу Пил-Киртон, свыше года мотался по Руси. В первые дни после бегства он только и думал, как ноги унести. Из богатства, кроме формы, он прихватил табельное оружие.

Пистолет оказался ходовым товаром. Покупатель, развязный и совершенно бесстрашный армянин, торговался горячо. Жапис не поспевал за смуглорожим обитателем Кавказа; а сбыв пистолет, мучительно жалел о проявленной уступчивости. Вырученные тыщи скоропостижно тощали. Спиртное приходилось доставать из-под полы, вдесятеро переплачивая против красной цены. — Добиваясь скидки, он как-то решил давануть барыгу своей формой и липовым ныне званием. Рискованный трюк оказался глупостью. Пил-Киртон понял это, очнувшись в тесном закоулке с пробитой головой и пустыми карманами. Оруженосцы — барыги унесли все. Побитый Пил-Киртон оказался без денег, без документов, без кителя, сохранив жалкие остатки былой дородности и былого здоровья.

Тем временем исчезновение погранично-ярмарочного столба приносило свои горькие плоды. Районные межи и местечковые границы множились с невиданной быстротой, разрубая наезженные дороги, удавкой захлестывая огороды и перелески, налезая одна на другую, сплетаясь в клубки, затягиваясь штопористыми, выбленочными, пьяными, брамшкотовыми и просто двойными беседочными или штыковыми узлами. Колхозно-поселковый экстремизм рвал границы, как подгулявшая брага рвет обручи тесного лагуна. Осколки падали на еще не тронутую кордонами почву; разрастались сразу в двух направлениях, словно двухвостая ящерица, отращивающая новые хвосты, взамен, утерянным. Вслед за региональными гигантами, о суверенизации, деколонизации и национальном величии заголосили единицы размерами поскромнее. Ущемленное национальное достоинство хватало зубастой пастью за пятки проходящих и проезжающих. Ущемленный в своей национальном достоинстве индивид, забыв о человеческом достоинстве, караулил на большой дороге соседей, дабы ущемить и их, и не мучиться больше в единственном числе. Количество ущемленных росло. Отовсюду доносились оханье и взвизги.

Жапис суетился. Шмыгал через кордон. Боком протискивался в прорехи между только что образовавшимися гособразованиями, плохо отличая либеральную демократию от конституционной монархии. На исходе лета он повстречался с Марксистом, сопалатником Ростислава, временно выпущенным из «психушки» ввиду кратковременного режимного перепада. Около недели Марксист шатался на пару с Пил-Киртоном. Он проповедовал возврат к первобытнообщинному коммунизму, жутко храпел по ночам и мошенничал при дележе водки.

Бывший участковый ловил мошенника за руку, когда тот мухлевал. Однако Марксист был неисправим. В конце концов с ним пришлось расстаться.

Четырежды Жаписа хватали. Отсутствие документов, удостоверяющих личность, делало его легкой добычей. В четвертый раз его чуть не придушили коллеги по камере, признав в нем «мента». Впрочем, быть «ментом» становилось чуть ли не почетно. Заменившая прежние органы полиция, не говоря уж про «безвнуковцев», въелась уголовникам в печенку. Ворам достало ума предаться ностальгии по прежним вольготным временам. Посему Жапис не был придушен, но даже получил удобное место близ окна...

Закурдаев отнесся к Пил-Картону строже, чем затосковавшие нарушители режима. После первого удара кулаком Жапис признался во всех настоящих и былых прегрешениях. Былое Пил-Картона заинтересовало шефа полиции больше, нежели настоящее. И он приложил дополнительные усилия для выяснения некоторых подробностей из эпопеи «жандарма застойно-перестроечных лет».

Себя шеф полиции жандармом не считал, так как мордобитием занимался редко, лишь для поощрения малосговорчивых к доверительной беседе.

К концу «разговора» бродяга-участковый был прощен. Пуча воспаленные хроническим похмельем глаза, он радовался обретенному покровителю. Найти приют и регулярный заработок, после многих месяцев скитаний, означало благо, оттого Ж апис с полным вниманием выслушал инструкцию грозного шефа...

Пугающим казалось то, что тракт пустовал. За двадцать минут ожидания ни в ту, ни в другую сторону не прошло ни одной машины. Не показались даже мотоциклисты. А ведь туристический сезон находился в разгаре. Получалось, что полиция полностью остановила движение.

Надежды разживиться бензином скоро улетучились как дым. От чековой карточки, имеющейся у дамы-оленя, выходило не больше прока, чем от дырявых карманов Пархомцева. Единственным утешением для злополучных вояжеров явилась крепнувшая уверенность в отсутствии засад. Кордоны Службы на какое-то время ликвидированы, и можно было пусть с оглядкой, выйти на тракт.

— Ближайшая заправка?..

— Километрах в двух. Там же — кафе, но перекусить удастся. В нем обычно обедают водители-дальнерейсовики и их... спутницы. — Она тонко улыбнулась.

Дама-олень бодрилась на пределе возможностей. Присмотревшись, можно было заметить, насколько она утомлена и подавлена.

— В кафе при заправочной бывает людно, публика у столиков пестрая. Там никто не приглядывается к состоянию чужих костюмов.

— Отлично. Полезно быть завсегдатаем придорожного трактира.