Кошмар По-эта - [9]

Данный том с любовью ПОСВЯЩАЕТСЯ ЯРЫМ ПОКЛОННИКОМ Богам, Героям и Идеалам ДРЕВНИХ

Представляю публике сии праздные строки с надеждой, что они ей понравятся. Вместе с моими «Одиссеей», «Илиадой», «Энеидой» и прочими они образуют что-то вроде цикла.

Ode to Selene or Diana

Immortal Moon, in maiden splendour shine.

Dispense thy beams, divine Latona’s child.

Thy silver rays all grosser things define,

And hide harsh truth in sweet illusion mild.

In thy soft light, the city of unrest

That stands so squalid in thy brother’s glare

Throws off its habit, and in silence blest

Becomes a vision, sparkling bright and fair.

The modern world, with all its care & pain,

The smoky streets, the hideous clanging mills,

Face ‘neath thy beams, Selene, and again

We dream as shepherds on Chaldœa’s hills.

Take heed, Diana, of my humble plea.

Convey me where my happiness may last —

Draw me against the tide of time’s rough sea,

And let my spirit rest amid the past.

Ода Селене, или Диане

Луна, сияй же в девственном величье.

Лучись, дитя Латоны неземной.

В свету твоем вещей крупней обличье,

Суровость правды скрыта мягкой мгой.

Когда сверкаешь, город суетливый,

Что в блеске брата твоего убог,

Свой нрав меняет, и в тиши счастливой

Блистает как виденье, чист и строг.

Мир новый, боль где скрыла благодать,

Где шум заводов, да в дыму аллеи,

Глядит в тебя, Селена, и опять

Мечтаем мы, как пастухи в Халдее.

Диана, внемли моему прошенью.

Туда неси, мое где счастье есть —

Наперекор волн времени теченью,

Покой души в былом дай мне обресть.

To the Old Pagan Religion

Olympian Gods! How can I let ye go

And pin my faith to this new Christian creed?

Can I resign the deities I know

For him who on a cross for man did bleed?

How in my weakness can my hopes depend

On one lone God, though mighty be his pow’r?

Why can Jove’s host no more assistance lend,

To soothe my pains, and cheer my troubled hour?

Are there no Dryads on these wooded mounts

O’er which I oft in desolation roam?

Are there no Naiads in these crystal founts?

Nor Nereids upon the ocean foam?

Fast spreads the new; the older faith declines.

The name of Christ resounds upon the air.

But my wrack’d soul in solitude repines

And gives the Gods their last-receivèd pray’r.

Древней языческой религии

Олимпа Боги! Вас могу ль утратить

И пригвоздиться к вере во Христа?

Могу ль предать своих богов я ради

Терпевшего мучения креста?

И как же в слабости мне уповать

На Бога одного, пусть он велик?

Ужель мне не поможет Зевса рать

В страданиях моих и в грусти миг?

Неужто нет дриад в холмах лесистых,

Где часто я брожу совсем один?

И нет наяд в источниках сих чистых?

И нереид среди морских глубин?

Но никнет вера древности пред новой.

Христово имя воздух сотрясает.

Моя ж душа с расшатанной основой,

Богов в мольбе последней призывает.

On the Ruin of Rome

Low dost thou lie, O Rome, neath the foot of the Teuton

Slaves are thy men, and bent to the will of thy conqueror:

Whither hath gone, great city, the race

             that gave law to all nations,

Subdu’d the east and the west,

             and made them bow down to thy consuls.

Knew not defeat, but gave it to all who attack’d thee?

Dead! and replac’d by these wretches

             who cower in confusion

Dead! They who gave us this empire to guard and to live in

Rome, thou didst fall from thy pow’r

             with the proud race that made thee,

And we, base Italians, enjoy’d

             what we could not have builded.

На развалинах Рима

Низко лежишь, о Рим, под пятою тевтона

В рабстве мужи твои, чтут захватчика волю:

Город великий, племя где то,

                    что народы повергло,

Запад с востоком

                    пред консулами твоими склонив?

Непобедимый, сдался ты всем нападавшим?

Мертв! лишь отбросы жалкие

                    вместо тебя

Мертв! тот народ, что империю дал нам

Рим, ты все ж пал,

                    с гордым племенем, тебя сотворившим,

А мы, итальяшки, владеем тем,

                    чего недостойны.

To Pan

Seated in a woodland glen

By a shallow stream

Once I fell a-musing, when

I was lull’d into a dream.

From the brook a shape arose

Half a man and half a goat.

Hoofs it had instead of toes

And a beard adorn’d its throat.

On a set of rustic reeds

Sweetly play’d this hybrid man

Naught car’d I for earthly needs,

For I knew that this was Pan.

Nymphs and Satyrs gather’d round

To enjoy the lively sound.

All too soon I woke in pain

And return’d to haunts of men.

But in rural vales I’d fain

Live and hear Pan’s pipes again.

К Пану

Раз в долине я лесной,

Ручеек где пробегал,

Наслаждался грез игрой

И тихонько задремал.

Воды разом отступили,

Человек-козел возник.

Вместо ног копыта были,

Бородой украшен лик.

На сиденье он простом

Сладко трели выводил,

Я забыл о всем земном —

Ибо знал, что Пан то был.

Вкруг сатиры, нимфы встали,

Песням радостно внимали.

Пробудясь от сказки сей,

Я вернулся в быт людей.

Лучше б жил я средь полей,

Внемля звукам Пана флейт.

On the Vanity of Human Ambition

Apollo, chasing Daphne, gain’d his prize

But lo! she turn’d to wood before his eyes.

More modern swains at golden prizes aim,

And ever strive some worldly thing to claim.

Yet ‘tis the same as in Apollo’s case,

For, once attain’d, the purest gold seems base.