Кошки не всегда молчат - [4]

Тётя на несколько секунд прижала Рике к себе, и девочка почувствовала укол стыда. Хельгин шерстяной свитер слегка потрескивал от статики, тоже кольнув Рике в щёку. Она засопела и решительно отстранилась.

– До завтра!

– До завтра! – а Улаф уже потянул сестру за руку к выходу.

Тучи с моря победили синеву на востоке и затянули весь небосвод, изредка прорываясь мелкой моросью.

На остановке Тибанена[2] столпились несколько человек и стояли один за другим три трама. Такое Рике видела впервые.

– Извините, а что случилось? – обратилась она к пожилому мужчине в сером пальто.

– Да вот видишь, там, выше по улице? – Он показал рукой, и Рике разглядела в нескольких кварталах шеренги людей, стоявших поперёк улицы с теми самыми транспарантами в руках. Из-за расстояния не было видно, что у них там написано. Рядом сверкали мигалками несколько полицейских машин. – Перекрыли улицу, митингуют, будь они неладны. – Мужчина досадливо глянул на часы. – И рельсы тоже перегородили, чтоб мигранты точно мимо не проехали. Придётся идти пешком. – Он оглядел детей. – Вам тоже в ту сторону? Могу проводить.

Рике уже решила.

– Нет, спасибо. Мы обойдём их по набережной.

– Ну что ж, как знаешь. Будьте осторожны.

– И вам всего доброго. Идём, Улаф.

Брату нравилось гулять по набережной (настолько, насколько вообще можно было понять, что ему что-то нравится). Мальчик часто «оживал» вблизи моря, подставлял лицо ветру, иногда смеялся и даже разговаривал. А Рике всегда чувствовала здесь маму… Она была в воде, в мокрых камнях, в сыром воздухе и солёных брызгах, в осенне-золотой листве деревьев и даже в пасмурном небе над головой.

На углу Фортунен, выходившей на набережную, их чуть не сбила с ног мчащаяся во всю прыть пожилая женщина.

– Ой! – Рике едва не упала.

– Смотри, куда идёшь, девочка! – подбоченясь, старушка смерила её взглядом. Круглая, приземистая, на полголовы ниже Рике, в шерстяном розовом жакете и с растрёпанными волосами, женщина выглядела очень боевито. – А то можно попасть в неприятности, знаешь, ли!

Рике поспешила обогнуть сварливую бабку, таща за собой брата. А женщина, казалось, забыла о своих срочных делах, внимательно глядя им вслед.

Волны бились о гранитные блоки, окаймлявшие брусчатку набережной. За столетия булыжники мостовой стёрлись почти до идеальной гладкости. Ветер с фьорда доносил брызги, запахи водорослей, моря и рыбы.

Рике и Улаф пошли на север, к громаде горы Конгеберг, нависавшей над городом. Девочка оглянулась. Сзади виднелись стрелы портовых кранов, рубки океанских судов, стоявших под погрузкой и – Рике пригляделась – белый борт заходившего в порт парома, видимо, того самого, с беженцами. Девочка отпустила руку брата – пусть побегает.

Навстречу им шла группа людей, мужчин и женщин. Впереди, жестикулируя, широко шагал молодой парень в кожаной куртке и джинсах. На одном мужчине была шапка-ушанка с красной звездой и серпомолотом. Туристы из Остланда и гид, поняла Рике. Некоторые туристы кидали куски хлеба летавшим над морем и набережной чайкам, а те ловили угощение на лету. Рике обернулась вслед, и тут одна из чаек вдруг спикировала ей прямо в лицо. Закрываясь рукой, девочка отшатнулась. Птица, схватив клювом прядь волос, вырвала у неё из головы изрядный клок.

Рике, взвизгнув от боли, стремглав кинулась за одну из скамеек, стоявших вдоль набережной. Выглянув из-за спинки, она убедилась, что опасность уже ей не грозит – чайка улетела вслед за туристами. Улаф тем временем устроился на соседней лавочке, разглядывая какой-то предмет. Рике пригладила волосы и села рядом с братом.

В руках у мальчика была религиозная картинка – Мадонна с младенцем у груди. Потирая больное место, откуда дурацкая чайка вырвала прядь, Рике вспомнила – такие картины, нарисованные на доске, в Остланде называют «икона». Только эта была маленькая, дешёвая, наклеенная на фанерную дощечку с пластиковой окантовкой.

– Можно мне посмотреть, Улле? – она протянула руку, но мальчик прижал «икону» к себе. Откуда она взялась на скамейке? Может, туристы оставили? Девочка посмотрела вслед группе осси, но те уже скрылись за изгибом набережной.

Отец работал в порту, и точно знал об этом гораздо больше дочери-школьницы.

Рике достала телефон, набрала его номер:

– Алло, Ри? Как дела? – отозвался тот.

– Папа, привет! Мы с Улле идём домой по набережной.

– А почему не на траме? Все в порядке? – обеспокоился отец.

– Да, нормально. Правда, Хокон-Атлантистен перекрыли. Там какой-то митинг, и трамваи не ходят.

– Ах, вот оно что! Быстрее тогда идите домой! На улицах может быть небезопасно. Слышишь?

– Это из-за беженцев, пап? Люди не хотят, чтобы они у нас оставались?

– Я разузнаю, дочь, и сразу позвоню. Идите пока домой, и не подходите к скоплениям людей! Как Улаф?

– В порядке. Пап, он тут нашел на лавке такую штуку, «икона», кажется, называется, как в Остланде. Только маленькая.

– Надо же. Откуда она там?

– Не знаю. Пап, можно, Улле возьмет её себе? Кажется, она ему понравилась.

Отец пару секунд помолчал.

– Хорошо. Я приду вечером, посмотрю на неё. А сейчас домой, сразу! Ты обещаешь?

– О’кей. Обещаю. Пока-пока.