Кошка, которая ничего не сказала - [3]

Она кормила кошку икрой. Красной. И дарила ей цветы. И я подумала, что это была очень счастливая кошка. Очень счастливая кошка с цветами и красной икрой.

— И о чём будет Ваша книга? — спросила Маша, накладывая кошке икру.

— Не знаю, — сказала я. И солгала. Я знала, о чём она будет, моя книга, которую я собиралась написать. Знала, потому что я уже её писала. Или пыталась писать. Или не писать. Потому что не писать её, книгу, было лучше, чем писать, а ещё лучше было вообще ничего не писать, а только читать то, что написали другие. Это вообще было лучше всего. Но у меня никогда не получалось то, что было лучше всего. Поэтому я писала свою книгу и надеялась, что когда я её напишу, я уже больше ничего не буду писать, потому что это будет самая лучшая книга, и раз уж это будет самая лучшая книга, то лучше я уже всё равно ничего не смогу написать, и тогда я вздохну с облегчением, что всё уже написано, слава богу, всё написано, и мне уже ничего не надо писать, и стану счастлива.

— Значит, Вы писатель, — сказала Маша. — А тумбочка у Вас есть?

— Какая тумбочка?

— В которую Вы будете складывать свои произведения. У всех писателей есть тумбочка.

— Нет у меня тумбочки, — сказала я. — Я напишу только одну книгу. Ей будет одиноко в тумбочке.

И вот тут она снова улыбнулась. Как будто ей было приятно, что я была писателем, у которого не было тумбочки. Как будто ей очень это было приятно. Как будто она даже и не думала, что встретит такого писателя, которому не нужна тумбочка. И она улыбнулась. И как бы даже засмеялась про себя, как бы легко и радостно засмеялась, что никакая тумбочка мне не грозит, и стало быть, ей не нужно будет об неё спотыкаться по утрам и вечно стирать с неё пыль. И так ей от этого стало хорошо, что она вдруг схватила кошку, которая никак, конечно, этого не ожидала, и почти поднеся её к лицу, вдруг нежно ей сказала:

— Эх, ты, ворона…

И она очень нежно это сказала. Так нежно, что кошка это сразу поняла и затихла, и тогда они стали смотреть друг на друга, Маша и кошка. И они очень долго смотрели друг на друга, а потом кошке это надоело, она зашевелилась и вырвалась из Машиных рук и тут же умчалась. И я подумала, что, возможно, это была очень умная кошка, очень умная, развившаяся на икре и цветах.

И тогда мы ещё немножко помолчали, и я ещё немножко попила чаю и уж подумала, а не попить ли мне чаю ещё, и тут раздался звонок в дверь.

— Это Лена, — сказала Маша и пошла открывать дверь.

И это была действительно Лена, та самая, которая всё знала про Машу.

— Здравствуйте, — сказала та самая Лена. — Как хорошо, что Вы ещё здесь, и теперь мы можем с Вами познакомиться.

— Это очень хорошо, — сказала я.

— Есть хочешь? — спросила Маша.

— Как зверь, — сказала Лена.

И Маша стала кормить Лену, а я сидела за столом и смотрела, как Маша кормит Лену, и как Лена ест, не обращая внимания на то, как Маша её кормит. И они были как две сестры, Маша и Лена, или как два брата они были, или как просто два облака, или как два неба, просто два неба, по которым бегала трёхцветная тучка, похожая на кошку.

— Я привезла стихи, — сказала я.

— Очень хорошо, — сказала Лена, с голодным видом поглядывая на всё, чем кормила её Маша. — Давайте свои стихи, — и проглотила крабовую палочку.

— Они смешные, — сказала я. — Когда Вы будете их читать, нужно будет смеяться.

— Посмеёмся, — уверенно сказала голодная Лена и проглотила ещё одну крабовую палочку.

И тогда я достала свои стихи и протянула их Маше. И она взяла мои стихи и стала читать. И я увидела, как брови её поползли вверх, как будто от удивления. Как будто ей понравилось то, что она читала и это было ей удивительно, как будто она никак не могла предположить, что ей понравится то, что она читала. И как будто ей даже не верилось в то, что ей стало так удивительно. А потом она улыбнулась. А потом тихонько засмеялась. А потом закрыла глаза и снова засмеялась. А потом открыла глаза и опять засмеялась. И она так замечательно засмеялась, читая мои стихи, что я тоже засмеялась и сказала:

— Вы неправильно смеётесь, Маша. Смейтесь по тексту.

— Да, — сказала Лена, — нам не видно, где ты смеёшься.

И тогда Маша снова засмеялась, как бы ещё разочек засмеялась и сказала, смеясь:

— Да, — сказала Маша смеясь, — было бы жаль разочаровываться…

И замолчала. Как бы задумавшись. Как бы прикидывая, насколько это было бы ей жаль, разочаровываться, если бы разочаровываться всё-таки пришлось. И она замолчала. И я тоже замолчала, тоже прикидывая, насколько бы мне было жаль, если бы Маша всё-таки разочаровалась. Выходило, намного.

И тут я подумала, что мне пора уезжать. И вдруг поняла, что мне совершенно не хочется это делать. И тогда я посмотрела на часы и подумала, что могу посидеть ещё немножко. И тогда я встала и одела плащ. Но уезжать всё равно не хотелось. И тогда я одела ботинки, а потом шляпу, а потом подумала и одела перчатки. Или НАДЕЛА перчатки. Но уходить всё равно не хотелось.

И все стояли в прихожей и смотрели, как мне не хочется уезжать. И даже кошка стояла и смотрела. И мне показалось, что ей было грустно, этой кошке, стоять в прихожей и смотреть, как мне не хочется уезжать. И я подумала, что возможно она вовсе и не была счастливой, эта кошка, что, возможно, это была просто обыкновенная маленькая кошка, которая не знала, что такое счастье, раз я стою в прихожей, и мне так не хочется уезжать.