Кощей бессмертный - [59]

— Сам, един иду! — отвечал Ива Олелькович; снял свой шлем, надел подаренный Княгиней; принял меч и поехал тихими шагами по улицам, покрытым народом. Все кланялись и благословляли его на подвиг.

Никто и не думал дивиться и считать невозможным, чтоб богатырь не мог восстать против целого войска: Витязи Князя Владимира были еще в памяти; притом же и пословицу: "и в мнозе бог, и в мале бог" можно было приложить к подобному случаю.

Вот выехал Ива Олелькович из Крома[232] Белогородского, проехал застенье и пустился полем по дороге, откуда ожидали нападения поганых Бохмитов.

Народ высыпал на прясла и смотрел сквозь перси на благодетельного нашего богатыря. Провожая его взорами, все единосердечно молились небу, чтоб оно ниспослало в нем спасителя городу и погубителя злых сыроядцев, безбожных Агарян.

Княгиня Яснельда, вдова средних лет, полная, как месяц, румяная, как заря, белая, как кипень, также взирая на нашего героя с выходца на высоком своем златоверхом тереме, вздыхала печально и, шибе руце свои к переем, говорила:

— Господи боже великий, призри на мя, смиренную, сподоби мя видети славного в человецех богатыря Иву Олельковича препоясанна победою и славою!.. Возврати его поздорову; то и земля моя поздорову будет!.. Похизи алчного врага ветром с юга и с запада!.. прорази его зноем кромешным!

Льются слезы из очей Яснельды, как речные быстрины.

Ива Олелькович не слышит восклицаний ее, не ведает, что деется в сердце Княгини; гордо близится он к табору вражьему, спереди ему солнце сияет и добре греет, а по нем кроткий ветрец веет.

Вот уже слышит Ива: ворганы тепут, и трубы гласят, и стязи глаголют; и видит Ива за редкой дубравой полки незнаемый.

— О! — восклицает он, поправляя и придерживая то шлем, который ему велик не по голове, то меч, который колотится об ноги коня и мешает коню идти.

"О! — думает Ива. — Уклоню силу поганую, аки лес, постелю по земли, аки траву под косою!" — и продолжает ехать вперед.

Кто бы не сказал, взирая на нашего сильного богатыря: "Твердая броня на могучих плечах, под бронею храбрость, под шлемом быстрая мудрость, в очах горит ярость".

Вот раскаляет он свое сердце молодецкое, богатырское, разжигает коня ретивого. Запел бы он и любимую песню великана Усмы Хрусовича, когда гнался великан за исполином Урютом, укравшим его Гремиславу, запел бы он:

Конь ты, мой конь, мои быстрые крылья!

Ты неси чрез поля, догоняй мне врага!

Как догонишь врага, расцелую тебя!

Подкую я тебя ярким золотом,

Вплету в гриву тебе камни светлые,

Я покрою тебя тканью, шелковой,

Тканью шелковой с золотой бахромой;

Я поставлю тебя во светлицу свою,

Я подсыплю тебе бисер сеяный,

Накормлю я тебя светлой манною,

Напою я тебя и сытой и вином;

Конь ты, мой конь, мои быстрые крылья!

Ты несись чрез поля, догоняй мне врага!

Не догонишь врага, изведу я тебя!

Подкошу я тебе все четыре ноги,

Копьем выколю-те очи ясные!

Запел бы Ива Олелькович, да проклятый шлем сердит" его, меч-кладенец отбил бедро.

— Оувы тебе, окаянный!.. пожди, мало буявый!.. — кричит Ива Олелькович; но не узнаешь, на шлем ли свой кричит он или на рать Мугульскую, которая открылась за дубравой, расположенная на высоком холме, близ дороги.

У Лазаря также что-то не ладится; он часто слезает с коня и, то подтягивая подпругу, то поправляя узду, посматривает зорко на вражью силу и не торопится за богатырем.

Сам ли Ива Олелькович приударил коня своего, или неуклюжий меч-кладенец стукнул коня невзначай по ребрам, только конь взвился, дал прыжок вперед… заржавевший запон у шлема отскочил, забрало скатилось на богатырское лицо, и вот вся голова Ивы Олельковича скрылась от света божьего в глубину железного шишака.

Конь несет; Ива Олелькович сдерживает его; но, не видя перед собою ничего, кроме темной ночи, правит его в сторону мчится дубравою и исчезает из глаз верного своего конюха и приспешника.

Оставим же нашего витязя скакать по предопределению рока, обратимся к окаянным Агарянам, Измаильтянам, Бесерменам, Таурменам, Мугулам и, наконец, Татарам, посмотрим, что они делают.

Когда Царь Мамай принял с любовью дары многоценные и книги писаны от Князя Литовского и от Олега Рязанского, ему и в голову не приходило думать, чтоб собралась туча на том небе, которое казалось так ясно под попечительною рукою Золотой Орды. Близ берегов красного Дона заложил он облаву и во ожидании любимой травли истреблял зверей, но передовые и сторожевые отряды его пускались уже в глубь России, особенно в Княжества, покорные власти Бохмитов.

Таким образом, один из любимцев Агарянского Царя, Табунан[233] его войска Улан-Джаба, управляющий отрядным конным знаменем шестой Луны, зашел от Дона до границы Княжества Рязанского, разграбил несколько селений союзника Мамаева и расположился при Отоке, близ Белгорода, на отдых.

Призвав к себе одного из Джасаков,[234]Табунан приказал ему с отрядом отправиться в близлежащий город и трубить, чтоб шли к Царскому Мамаеву Табунану, Улан-Джабе, на поклон с дарами и привели бы ему 20 бугаев,[235] 50 коней и 100 овец.

Джасак собирался уже исполнить волю начальника, а Табунану, расположившемуся на ковре в своем