Кошачья свара. Мадрид, 1936 - [9]

Лили спряталась за спину отца. Она встала на цыпочки и что-то прошептала ему на ухо, а потом выбежала из приемной.

- Никоим образом, - ответил англичанин, - ваша дочь вела себя как превосходная хозяйка и весьма забавным образом предсказала мне вечные муки.

- Не обращайте внимания, - отозвался герцог, - и не думайте, что ее и правда заботит спасение вашей души. Она только что мне сказала, что вы похожи на Лесли Говарда [3]. Но что мы здесь стоим. Проходите в мой кабинет, будьте любезны.

Они миновали две комнаты и вошли в уютный кабинет. Вместо крепкой кастильской мебели библиотека была декорирована в английском стиле, с полками из светлого дерева, уставленными старинными книгами в кожаных обложках и с золотыми обрезами. На одной стене висел морской пейзаж Сорольи, а на другой - рисунки, чье авторство англичанин не определил. Рядом с картинами висели семейные фотографии в скромных серебряных рамах. Лишь в углу стоял неизбежный испанский секретер, вероятно, фамильное наследие. Это место явно служило убежищем.

Трехстворчатое окно выходило в ту часть сада, где тонкие кипарисы и живая изгородь отгораживали изысканный уголок со статуями, фонтаном и мраморной скамейкой. Взглянув на этот прекрасный вид, Энтони заметил стоящую у фонтана пару. Расстояние и падающая от деревьев тень позволили ему разглядеть лишь высокого мужчину в длинном синем пальто и блондинку в зеленом платье.

Хотя они были одни и их можно было заметить только из особняка, поскольку от улицы сад отделяла стена, Энтони показалось, что они пытались от кого-то спрятаться. Понимая, что смотрит на кого-то, кто не желает, чтобы за ним наблюдали, он отвернулся от окна и направил взгляд на хозяина кабинета, который нахмурился, либо из-за того, что происходило в саду, либо потому что кто-то посторонний это заметил. Тем не менее, оба ничего не сказали по этому поводу. Лицо герцога приобрело приветливое выражение, и он махнул рукой в сторону кожаного дивана. Послушавшись этого жеста, Энтони сел на диван, а герцог - в одно из кресел. Он взял со стола серебряную шкатулку, открыл ее, предложил посетителю сигарету и после его отказа взял одну себе, закинул ногу на ногу и некоторое время курил, давая понять, что делом, из-за которого они встретились, не стоит заниматься с поспешностью.

- Не так-то просто, - сказал он наконец, - обсуждать эту тему с кем-то, кого знаешь только по отзывам. Педро Тичер рассказывал мне о вас в самых хвалебных терминах, касающихся как вашей компетентности, так и личных качеств. Я знаком с Педро Тичером многие годы, и хотя наши отношения были скорее деловыми, чем дружескими, не сомневаюсь в честности его суждений и намерений. Но деликатность ситуации, о которой я только что упомянул, состоит в том, что я вынужден полагаться только на незнакомцев. Вы сами человек высокого положения и можете судить, насколько постыдно для человека вроде меня прибегать к помощи иностранцев.

При этих словах у него слегка дрогнул голос, но он совладал с чувствами и продолжил говорить с совершенной естественностью.

- Я говорю об этом не для того, чтобы вызвать ваше сочувствие и тем более не взываю к солидарности, напротив, всё, что сегодня происходит в Испании, приобрело аномальный характер, а также, что уж отрицать, опасный. Поэтому я прекрасно пойму, если вы в определенный момент решите бросить это дело и вернуться в свою страну. Другими словами, действуйте как профессионал, ставя собственные интересы превыше всего остального, и не позволяйте эмоциям вмешиваться в ваши решения. Я не хочу иметь на совести тяжкий груз.

Резким движением он погасил сигарету в пепельнице, поднялся и подошел к окну. Похоже, созерцание сада его успокоило, потому что он снова сел, закурил другую сигарету и добавил:

- Если я не ошибаюсь, наш общий друг ввел вас в курс дела...

Энтони утвердительно кивнул и, прежде чем собеседник закончил, сказал:

- Ваша очаровательная дочь сообщила мне, хотя, вероятно, сама того не желая, что вы собираетесь жить за границей. Полагаю, что наше дело имеет отношение к этим планам.

Герцог вздохнул и задумчиво произнес:

- Моя дочь очень сообразительна. Я ничего ей об этом не говорил, но вполне естественно, что она догадалась о моих намерениях. Достаточно выйти на улицу, чтобы понять невыносимость положения. Уже месяц, как я забрал ее из школы из соображений безопасности. Ее образованием занимается священник, столь же высоконравственный, сколь и образованный.

Он потушил сигарету, автоматическим жестом зажег новую и продолжил:

- Начало революции - это лишь вопрос времени. Фитиль подожжен, и его уже не погасить. Буду с вами честен, сеньор Уайтлендс, я не боюсь революции. Я не настолько слеп, чтобы не видеть несправедливости, которая правила в Испании на протяжении веков. Привилегии моего класса не помешали мне несколько раз выступать за реформы, начиная с реформы аграрного сектора. Управление своими угодьями и общение с арендаторами в этом смысле мне дали больше, чем все выступления, споры и доклады политиков, услышанные в кафе и министерских коридорах. Я считаю возможной модернизацию отношений между классами и экономической системы, которые принесут пользу стране в целом, и в конечном счете всем испанцам, и богатым, и бедным. На что богатство, если собственные слуги начинают натачивать ножи, чтобы перерезать нам глотки? Но для реформ уже слишком поздно. Из-за бездействия, некомпетентности или эгоизма не возникло взаимопонимания, а теперь мирное решение конфликта уже невозможно. Чуть больше года назад в Астуриии разразилась коммунистическая революция. Она была подавлена, но до этого свершились многие бесчинства, особенно против духовенства. Из саркофагов вытряхнули тела монахинь и изнасиловали их, труп одного из многих убитых священников выставили на потеху публики с табличкой, которая гласила: "продается свинина". Эти действия нельзя отнести лишь за счет коммунистической или какой-то другой идеологии, сеньор Уайтлендс. Это просто дикость и кровожадность. Затем вмешалась армия и Национальная гвардия, репрессии были кошмарные. Мы просто обезумели, что тут говорить. В таких условиях мне не остается другого выхода, кроме как вывезти семью из страны. У меня жена и четверо детей - два сына и две дочери. Лили - младшая. Мне пятьдесят восемь. Я еще не старик, но прожил немало и пожил хорошо. Я понимаю, что меня могут убить, но это меня не пугает и не печалит. Если бы дело было во мне, я бы остался. Сама мысль о бегстве идет вразрез с моим характером, не только потому, что ее можно принять за трусость, здесь нечто больше. Покинуть Испанию - это как бросить дорогое существо на последней стадии неизлечимой болезни. Ничего нельзя сделать, но мое место рядом с постелью больного. Однако семья во мне нуждается. С этой практической точки зрения мертвый герой так же бесполезен, как и мертвый трус.