Кошачьи язычки - [73]

— Вы снимали прелестный домик в Бретани, — продолжала я. — Ты показывала нам снимки. С середины июля по середину августа. Но ему пришлось на два дня отлучиться в Бонн. Remember?

— Его другу исполнялось сорок лет, — прохрипела она.

— Ага. А ты не могла с ним поехать из-за вашей девчонки. Побоялась оставить ее на няньку.

— Они тогда заночевали в Бонне, — простонала она. — Я точно помню, они так напраздновались, что у него весь следующий день болела голова.

— Еще бы. Ясное дело. Отличная отговорка, чтобы не спать с тобой. Мы случайно встретились в аэропорту Бонна, он возвращался с дня рождения и собирался лететь к тебе, а я собиралась к клиенту во Франкфурт. Он сказал, что готов убить собственную мать, если за это я согласилась бы поменять свои планы.

— Я тебе не верю, — пролепетала она.

— А мне насрать, — ответила я. — А недели через две у него вошло в привычку названивать мне каждый день. Вообще, такое бывало и раньше. Когда вы перед свадьбой отправились на Боденское озеро, он и тогда меня уговаривал, но в тот раз я его просто шуганула. Во всяком случае, когда вы вернулись из отпуска, он своими звонками меня просто достал. «Я никогда не забывал тебя» — вот что он говорил и называл самой большой глупостью в своей жизни то, что связался с тобой. Ах да, он и цветы присылал. Довольно затратная статья. В основном розы, если тебе интересно, ты ведь знаменитая садовница.

— Твой номер, — едва слышно пискнула она. — Твой адрес. Откуда он их узнал?

— А ты слышала что-нибудь о справочной службе? И вообще, с какой стати я должна была скрывать от него, где живу. Из скромности? Или ради тебя? Ну да, я время от времени позволяла ему приходить, и мы трахались. — Мне стало весело. — По многу раз.

У нее затряслась нижняя губа.

— Трахались, — с удовольствием повторила я. Какое наслаждение видеть эту трясущуюся губу. — До потери пульса. По всем правилам искусства. Он здорово заводится, если приложить немного фантазии. Но ты и сама знаешь, что он не любитель секса для домохозяек…

Она издала жалобный тихий звук и замолкла. Жалкая развалина с ногами теннисистки. Давай, давай, поскули. Наконец-то я добралась до тебя, ударила там, где больно.

Я не закрыла окно, и ветер стучал рамой. Некоторое время я слушала ее жалобный плач, пока не поняла, что во мне самой тоже что-то стучит и стонет. Я думала, месть принесет мне куда как больше радости. Я уже ничего не понимаю. Предположим, сидим мы сейчас втроем в уютном кабаке, ничего такого между нами не произошло, мы мирно сосуществуем в Божьем мире, над всеми муками, которые выпали на нашу долю, над всем, что нам еще предстоит пережить, над всей этой пошлостью — шмотками, стиральными машинами и рамками для картин. Было бы мне легче? И у Клер на совести не было бы Ма. И у меня не было бы богатой подруги, которую я могла бы попросить вытащить меня из дерьма. Предположим, предположим, предположим… Игра проиграна. Жизнь проиграна. Все проиграно, все, начиная с того фокстрота двадцать лет назад. Который для Норы был вальсом.

Нора

Секс для домохозяек, сказала она. Но что такое секс для домохозяек? Это что, когда ты занимаешься этим на кухонном столе? На котором через полчаса будет готовиться мясной рулет? Руками той самой домохозяйки. Если бы она знала, что я занималась этим на стульчике у рояля… Хотя, вполне возможно, они с Ахимом делали это на лестничной площадке, там, где в любой момент может кто-нибудь появиться, что, безусловно, добавляет азарта. Или в дороге, в поезде, как она рассказывала однажды, между Кельном и Мангеймом, в первом классе, «экстремальное возбуждение», как она, хохоча, говорила. Ахим так часто уезжает: на семинары, курсы повышения квалификации, конференции, в Мюнхен, Франкфурт, Берлин, Бонн, Гейдельберг. После отпуска в Бретани он все чаще отправлялся в разъезды, завязывал новые контакты, объяснял он, расширял сотрудничество с партнерами в Рейнской области, где есть большие концерны. Он постоянно спрашивал, не оставить ли нам Пиннеберг и не перебраться ли в город побольше, где он мог бы общаться с коллегами своего уровня, но дальше разговоров дело не шло и никаких реальных шагов он для этого не предпринимал. Да и я его осаживала, напоминала, что нам ведь и в Пиннеберге хорошо, здесь ты первый, а захочешь ли быть в Висбадене двадцатым? Ты умница, Клюге,[41] говорил он. И уже десять лет как у него в Кельне была дочь. Третий ребенок.

— Фиона знает ли, кто ее отец? — мой голос звучал как чужой. Он и не мог звучать по-другому, после того что на меня свалилось. В воображении я рисовала себе Ахима в обнимку с Додо, оба они голые. Делают ребенка. — А она знает?

— Наша очаровательная Клер? — уточнила Додо. — Конечно, знает. С самого начала знала. Что касается Фионы, то она безумно любит своего папочку. И он отвечает ей взаимностью.

Это уж слишком. Воздух с трудом проходит в горло, больно глотать.

— Но он остался со мной и моими детьми! — прохрипела я. — Он знает, кому он принадлежит.

— Он бросил бы тебя с радостной песней, — сказала она. — В особенности после того, как его родители переселились в лучший мир. Зачем ты ему теперь? Совести, скажу тебе по секрету, у него нет. Он уже присмотрел себе квартиру в Кельне. С видом на Рейн, не квартира, а конфетка, можешь мне поверить. Стоит мне поманить его пальцем…