Кошачьи язычки - [37]

Наконец, осталась последняя возможность. Ахим. Но об этом я даже думать не хотела. Чтобы мой собственный муж прятал порнографические журналы — эта мысль была для меня совершенно невыносимой. Потому что это означало бы, что Ахим неудовлетворен. Сексуально. Что у него есть фантазии и желания, которыми он не хочет или не может со мной делиться. И что они достаточно сильны.

Я решила в тот же вечер рассказать ему о своей находке, которая лишила меня покоя. Я хотела получить от него объяснение, которое оправдало бы в моих глазах и его, и Даниеля. Сама я была не в состоянии придумать ни одной мало-мальски правдоподобной версии. Впрочем, не уверена, что и ему я бы поверила. Не уверена, что ему удалось бы развеять мои сомнения.

Когда в тот же вечер он позвонил из какого-то бара, в трубке слышались шум и звуки чужих голосов, и я не решилась с ним заговорить о том, что меня тревожило. Потом, когда он вернулся, я опять не сказала ему ни слова. Я вообще никому об этом не рассказывала. Вместо этого однажды, когда Мириам уехала кататься на роликах, я собралась с духом, вытащила пакет и сожгла его содержимое в камине, а пепел отнесла в компост. И приказала себе выбросить из головы эту дикую находку, забыть о ней.

В мире существуют вещи, в которых не стоит копаться. Иначе они обретают такой вес, что выносить их становится слишком трудно. После этого случая я стараюсь не заходить в гараж. Я до сих пор там не прибралась. И мне все равно. Вот только как избавиться от этого парня?!

Клер

Как прекрасно двигается Додо! Я могу любоваться ею часами. Она такая живая. Такая страстная. И в постели, наверное, тоже. Она умеет полностью раскрепоститься, не имеет привычки постоянно смотреть на себя со стороны и мучиться тем, что думают про нее другие. Я никогда так не умела. Всегда помнила, что на меня глазеют, меня оценивают. Я и Филиппа боялась, боялась, что он заметит, какая я грязная, затраханная, опозоренная. В минуты нашей близости я сдерживалась изо всех сил, не позволяла себе издать ни единого звука, боялась сама себя. Если я закричу, то не смогу остановиться, думала я. Так оно и вышло.

В 87-м, на Троицу мы поехали во Флоренцию, это уже вошло у нас в традицию. Наш город. Наш отель. Наши любимые кафе и рестораны. Но на этот раз все с самого начала пошло не так. Я всю неделю работала в галерее как проклятая, возвращалась домой поздно вечером. У Филиппа тоже настроение было не самое лучшее; застройщик затеял против него тяжбу. Если я пыталась его утешить, он раздражался и злился. Мы оба созрели для отпуска.

Уже в дороге мы повздорили. Из-за пустяка. Заговорили о строительстве моей любимой церкви Сан-Миниато аль Монте, я сказала что-то, что ему не понравилось. Лучше бы я промолчала! Филипп обиделся: дескать, я постоянно гляжу на него свысока и отчитываю его, как ребенка, — что за чушь! Последние часы перед Флоренцией мы оба не проронили ни слова. Он вел машину слишком быстро, с ожесточенной миной на лице, а я судорожно придумывала, что бы такое ему сказать, что-нибудь простое и ласковое, но ничего не приходило в голову.

Так же молча мы вошли в отель, где нас, как всегда, радушно встретили, и поднялись в номер с видом на купол собора. В комнате стояли свежие цветы, в ведерке нас дожидалась бутылка шампанского, кровать была застелена прекрасным покрывалом в стиле пейсли,[14] в теплых красноватых тонах. Как только мы вошли к себе, мне полегчало. И я снова обрела дар речи.

— Давай сразу поедим, — предложила я. — Я только быстренько приму душ.

Филипп кивнул мне, улыбнулся и сказал:

— А я пока открою шампанское.

Когда я вышла из душа, он лежал на кровати и смотрел на меня. Он разулся и сдернул покрывало. Я увидела постельное белье в клетку.

— Извини, — сказал он. — Сначала это. Иди сюда. — И протянул ко мне руки.

Я прижала полотенце к груди и старалась не смотреть на постель.

— Что такое? — Он сел.

— Постель, — сказала я. — Не мог бы ты позвонить и попросить, чтобы они перестелили белье? Белым. Или любым другим цветом.

— Зачем? Белье свежее.

— Оно в клетку. Я не выношу белья в клетку.

Он поднял брови:

— Я прошу тебя, Клер.

Я пошла к телефону:

— Если ты не можешь, я сама позвоню.

В его голосе послышались нетерпеливые нотки:

— Прекрати истерику. Не все ли равно, на чем спать? — Он взял меня за руку и потащил к себе.

Внезапно я оказалась на кровати. Клетчатое вокруг, подо мной, надо мной, рядом со мной, что-то красное поодаль, а я голая, руки на моем теле, повсюду, я съежилась в комок, меня обуял смертельный страх, я сжала кулаки и закричала. Я кричала, кричала, кричала. Я выплескивала наружу весь свой страх, весь ужас, все отвращение. Пока Филипп не ударил меня по лицу и я не потеряла сознание.

Постояльцы из номера ниже этажом позвонили портье. Они решили, что наверху убивают женщину. Это потом мне Филипп рассказал. И еще он рассказал, что именно я кричала. «Не трогай меня, или я тебя убью!»

Филипп вызвал врача, тот сделал мне укол, и я проспала до следующего утра. На белом постельном белье. Филипп провел бессонную ночь на кушетке и весь день не мог оправиться от шока. Именно тогда мне надо было все ему рассказать. Может, он сумел бы преодолеть отвращение.