Кошачьи проделки - [96]

Фред, нервно дыша, спросил, а как тогда насчет той капусты, которая растет на кладбищенском дворе? Мисс Веллингтон ответила, что той капусты ей не видно, потому что она скрыта стеной, да и вообще там только одна грядка кочанов.

Фред продолжил сажать, и точка. Примерно неделю спустя, когда начали опадать листья, мисс Веллингтон появилась с метлой в руке и стала подметать переулок за калиткой Фреда. У Фреда растет довольно большой платан, который роняет свои листья в переулок, и при нормальном ходе вещей они остаются там лежать, пока ветер не унесет их прочь. Мисс Веллингтон, конечно, вечно предсказывает, что кто-нибудь на них поскользнется, но никто не обращает на ее слова никакого внимания. Теперь она вышла сама их подметать.

– Это не мои листья, – объявила она, ни к кому конкретно не обращаясь, когда Фред появился и затопал по тропинке.

– И переулок тоже не ваш, – невозмутимо ответил Фред, держа путь в «Розу и Корону».

Одним из результатов этого маленького непредвиденного инцидента было то, что в ту зиму она не беспокоилась о Фреде, на которого может обрушиться стена кладбища. В любом случае это не могло бы произойти, поскольку Тим стену зацементировал, но это не мешало мисс Веллингтон беспокоиться ранее. «Помните дамбу, которую чуть не прорвало в Голландии? – спросила она меня однажды. – И маленького мальчика, который спас ее, сунув в нее свою руку?» Я действительно смутно припомнила, что читала об этом в детском букваре, когда училась в школе, хотя совершенно забыла эту историю, пока она мне ее не напомнила. Не то мисс Веллингтон, которая, по-видимому, видела себя спасительницей жизни Фреда Ферри, бросающейся подхватить выпадающий из стены камень. Впрочем, все это было в прошлом, и виной тому была капуста. Теперь, когда посетители расходились из паба, дверь мисс Веллингтон оставалась накрепко закрытой, к большому облегчению неблагодарного Фреда, который сказал, что от ее светящего в него фонаря у него начиналась нервная дрожь.

Стояла весна, он срезал свою капусту, а мисс Веллингтон на это сетовала. «Только и сидит, как в засаде, на этом поле», – сказала она. И была уверена, что Фред не замышляет ничего хорошего. Порядочное количество людей думали то же самое, когда он проходил мимо них со своим заплечным мешком, но – бедный Фред! – не тогда, когда он самым невинным образом срезал капусту.

А тем временем у нас, ниже в Долине, наши собственные мысли все больше обращались к фургону.

Зима выдалась очень плодотворной. Чарльз наконец закончил кухонный буфет, и тот выглядел действительно преотлично со своей сияющей сосновой облицовкой, со столешницей, выложенной красными плитками, и с набором выполненных в том же стиле шкафчиков над ней. Мы решили не делать открытых полок, понимая, что единственными предметами, которые скорее всего задержатся там надолго, будут две сиамские кошки. И так уже они сидели на столешнице буфета, убежденные, что он был смастерен специально для их наблюдения за мной. Чарльз сказал, что надеется, я не раскатываю там тесто; в противном случае ему не захочется этой выпечки. Особенно после того, как я вечно вытираю с этой поверхности отпечатки перепачканных в грязи лап. Я там тесто не раскатывала. Потому что тоже привередлива.

И тем не менее что же произошло, когда мне действительно понадобились их отпечатки?

Кто-то попросил кошачьи автографы, и, видя, как кошки мирно лежат перед камином, я подумала, что если в этот момент легонько промокнуть каждую лапку влажной бумажной салфеткой, а затем быстро поставить кошек на лист бумаги, то таким способом я добыла бы отпечатки их лап, прежде чем они опомнятся. И тогда не последует воплей, что я Их Убиваю.

Я промокнула и поставила. Не отпечаталось ни малейшей кляксы. Я промокнула и поставила снова. Мне пришлось выйти на улицу, принести грязи и нанести ее им на лапы, чтобы добыть хоть малейший отпечаток. Когда я думаю о письмах, по которым они расхаживают… о журналах, которые люди дают нам почитать… о вытаптываемых ими налоговых декларациях… А тут они смотрели на меня, как на сумасшедшую. Пачкать Им Лапы, говорили они, в ужасе их отдергивая, подозрительно принюхиваясь к ним и привередливо облизывая. Как я говорю по десять раз на дню, сиамцев не переиграешь.

Но, так или иначе, буфет был закончен, и теплица была на подходе; люди перестали спрашивать, строим ли мы ее или разбираем, и пастор начал посматривать на нее с интересом, видимо, с мыслью о винограде для праздника урожая. Следующая задача, сказал Чарльз, – это вывести жилой прицеп, чтобы его проверить, и в начале апреля мы так и сделали. Мы вытащили его на поле, Чарльз проверил колеса, тормоза и буксирный механизм, я провела генеральную уборку внутри и, проводя ее, выяснила, где провел эту зиму Ланцелот. Он уютно располагался в фургоне – в шкафчике под раковиной.

Наверняка это был он. Потому и не появлялся в нашем кухонном тамбуре всю зиму. Мы думали, не умер ли он. Ведь вполне возможно, именно он был тем, на кого Сесс напрыгнул, на ком распластался в саду прошлым летом и кого съел, заработав в результате себе глистов… И вот теперь я узнала, что это не мог быть Ланцелот. Нам посоветовали обмотать проволочной тканью резиновую сливную трубу от раковины в том месте, где она проходит через отверстие в полу. А не то, сказал человек, у которого мы купили фургон, туда непременно будут залезать мыши. Мы не смогли достать проволочную ткань. Она словно вовсе исчезла из продажи. Вместо этого я вырезала отверстие в крышке пластиковой банки от дрожжей, приладила ее вокруг трубы и придавила камнем, и в первую зиму никакие мыши в фургон не залезали.