Кошачьи проделки - [10]

Они прятались от дождя, сказал сосед. Они выглядели так, словно у них совещание. А Аннабель стояла над ними с ужасно важным видом.

Это утешило нас в двух отношениях. Во-первых, это означало, что в Долине не могло быть ничего действительно опасного, а иначе эти другие кошки – гораздо более искушенные, чем Соломон, несмотря на весь его горделивый вид Властелина Долины и Попробовал Бы Кто Это Оспорить, – не находились бы там. А во-вторых, что Аннабель (наши сердца теплели при мысли об этом) любила кошек.

Прежде мы никогда не были в этом уверены. Да, однажды я и Чарльз видели, как она шаловливо подталкивала Шебу носом. Шеба при этом ворчала, оглядываясь на нее через плечо, и эта парочка буквально являла собой какую-нибудь сцену дружбы из мультфильмов Уолта Диснея. Однако мы также несколько раз заставали ее гоняющей Соломона – примерно в том духе, как в реальной жизни это происходило у ковбоев с индейцами; при этом большие, как у летучей мыши, уши Соломона развевались на ветру. То ли он делал так шутки ради, то ли считал, что избегать аэродинамического сопротивления – его единственная надежда в данных экстремальных обстоятельствах, этого мы так и не узнали. Уже через полчаса он снова сидел у нее в паддоке, но в этом и был весь Соломон. Аннабель же тем временем мирно паслась в ярде от него, вероятно, решив, что сиамские кошки – это некий вид бабочек, и самое худшее, что лопоухий темно-палевый зверек может сделать, – это усесться на ее борщевике. Трудно было сказать наверняка.

В то же время три кошки спокойно сидели под ней, а Аннабель всего лишь стояла, как благожелательная мамаша-овца, защищая их от дождя, – а ведь один лишь удар ее копыта мог нанести им столько вреда… Это свидетельствует о том, какова она на самом деле, думаем мы. И когда как-то вечером обнаружив, что она даже разрешает рыжему бродяге приходить ночевать в ее домик, это впечатлило нас еще больше.

Аннабель очень ревниво относилась к своему домику. Соломону и Шебе вообще не дозволялось туда входить. Нам самим разрешалось заходить туда с едой и подстилкой для сна, но как только еда выкладывалась на землю, Аннабель вставала над ней с собственническим видом и грозила основательно лягнуть нас, если мы только тронем хоть единый кусочек сена. Она заявляла перед всем миром свои права на него тем, что становилась перед ним, расставив ноги, также всякий раз, возвратившись с прогулки или сходив кое-куда. И если нам требовалось еще больше доказательств важности для Аннабель ее собственного дома, мы получили их в тот день, когда повезли ее на проходившую в нашем графстве выставку. Проехав шестьдесят миль в лошадином фургоне для того, чтобы собрать благотворительные пожертвования, – вот это был поистине насыщенный день.

Она ехала в одолженном нам двойном фургоне так царственно, как если бы пользовалась им всю жизнь, хотя на самом деле это было впервые. Она появилась из него, когда мы прибыли на территорию выставки, словно была Лошадью Года, прибывающей в Уайт-сити[9]. Она совершала положенные круги с ящиком для сбора денег, являя своим видом такую смесь скромности и достоинства, что мы сразу поняли: Аннабель настоящая леди. Она позволяла себя фотографировать, принимала ласки и, когда мы подвели ее к перилам манежа, наблюдала за лошадьми с таким вниманием и тщательностью, которые показывали: она не хуже нас знает, что они тут делают, и имеет свое собственное мнение относительно того, какие лошади делают это должным образом.

К тому времени, как она вторично вышла из лошадиного фургона и ступила в свой паддок, прошло целых двенадцать часов. И что же она сделала, эта наша ослица, которая на сей раз, в виде исключения, вела себя, как и положено статусному символу (и ведь были, вероятно, введенные в заблуждение люди по всему графству, которые каждую минуту повторяли, ну не прелесть ли она и не завести ли им такую же игрушку для детей)? Она направилась прямиком в свой домик. Облегчаясь по дороге, конечно, потому что наконец могла себе это позволить, а также для того, чтобы дать знать кроликам, что она вернулась. Когда мы пришли к ней через несколько минут с ее ужином и ведром воды, Аннабель лежала. Хотя стояло лето и снаружи было еще светло и тепло. Отдыхала, как мы поняли. После напряжения, вызванного появлением на публике. В тишине собственного дома.

Поэтому когда Аннабель несколько месяцев спустя пригласила рыжего кота-бродягу разделить с ней кров, это и впрямь было нечто особенное. Чарльз обнаружил это однажды вечером, когда вышел ее покормить. Когда она только у нас появилась, ее дом был переоборудован на скорую руку из маленького каменного сарая без крыши. Его уставили переносными плетеными перегородками для овечьих загонов, ему также добавили покатую крышу из гофрированного железа, прикрепленную к металлическим шестам, и еще один переносной плетень в качестве двери. Это сооружение оказалось столь успешным, что мы оставили его как есть – единственным повреждением было то, что плетни слегка покоробились и в некоторых местах неплотно прилегали к стенам.

Именно за одним из таких плетней, в щели между ним и стеной, и лежал, свернувшись клубочком, рыжий кот.