Кортес - [77]

Экспедиция Кортеса добралась до провинции Акалан – «край пирог» на правом берегу реки Усумачинта между Баланканом и Тенозикой к югу от залива Терминос. Акалан был бывшей провинцией майя, возвращенной назад науа в XI веке, но ценой не прекращавшейся войны с лакандонами – группой майя, осевшей в верховье Усумачинты. Все деревни здесь были укреплены высокими палисадами и оборонительными рвами, прикрытыми ветками. Этот район был труднодоступен для испанской пехоты и для индейцев с Центрального плато.

В духоте зеленой ловушки снова взбунтовался Куаугтемок. Ему не требовалось больших усилий, чтобы подтолкнуть к мятежу своих соотечественников: все войско роптало и проклинало эту абсурдную авантюру, в которой никто не видел ни смысла, ни конца. Кортес оказался в трудном положении. Движимый только одному ему понятной логикой, он потерял контакт со своими людьми, и угрозы вождей науа начали беспокоить его. Он слышал разговоры индейцев и знал, что готовится заговор с целью его уничтожения. Ему надо было выбирать: плыть по течению или взять ситуацию под контроль. Снова предстояло убить, чтобы не быть убитым.

Ранним утром 28 февраля 1525 года Кортес приказал арестовать всех индейских вождей и допросил их при помощи Малинцин. Никто не отрицал, что устал от этой безумной экспедиции, и в гневе высказывался против нее. Как верховный судья Новой Испании, Кортес приговорил Куаугтемока и Тетлепанквецаля к смертной казни, отпустив с миром остальных. Последний мексиканский тлатоани был повешен вместе с принцем Тлакопана на гигантской сейбе в чиапанекской сельве. «Мы восприняли эту смерть как большую несправедливость, и все, кто был там, глубоко осудили ее», – писал Диас дель Кастильо.[182]

Несколько дней спустя Кортес продолжил свое безрассудное предприятие. В этот раз путь конкистадорам преграждала плотная стена леса Петена, где каждый шаг приходилось прорубать шпагой. Люди двигались наугад. Зато Кортес, по-видимому, знал, куда направлялся. В Коацакоалько ему изготовили пиктографический документ, и он следовал указаниям этой «карты», которую ему расшифровывала Малинцин. Индейцы верили, что он шаман и может читать мысли при помощи таинственной иголки. Как и их товарищи-испанцы, могли ли они догадаться, что Кортес применяет буссоль[183] – изобретение науа? В системе индейского мировоззрения сила шамана, священника-целителя, основывалась на знании дороги в ад. Именно туда он должен был мысленно перенестись, чтобы отыскать души, отлетевшие от тел больных, и препроводить к владельцам, тем самым возвратив их к жизни. В символической космографии науа этот подземный ад находился на севере. Владея буссолью, Кортес знал дорогу на север, дорогу в Миктлан. Со своими иголкой и зеркалом он походил на шамана, путешествовавшего в ином мире. Естественно, Малинцин не преминула под секретом рассказать об этом индейцам, уважавшим чужеземного вождя, которого ничто не могло остановить и который один знал, куда шел.

«Лес был настолько густым, что видно было только, куда ставишь ногу. И глазам не открывалось чистое небо, даже если задрать голову вверх. Высота деревьев была такова, что, забравшись на них, взгляд охватывал окрестность только на бросок камня».[184] Кортес начал сдавать. Как и его солдаты, он был на пределе сил. Он страдал от бессонницы, депрессии. В животе кишели паразиты, щеки ввалились. В часы самой сильной жары он был вынужден устраивать сиесту, вытянувшись на ковре.[185] Конкистадоров поглощал лес, в котором не было ни души, только изредка на испанцев нападали стаи визгливых обезьян, отстаивавших неприкосновенность своей территории.

Конец страданиям настал, когда экспедиция добралась до Тайясаля в самом сердце Петена, на берегах озера Флорес. Встреча с местным вождем майя по имени Канек была проникнута взаимной симпатией. Солдаты мылись, стирали и сушили одежду, отдыхали и залечивали раны. Индейцы племени ица вырубили в лесу просторные просеки, где испанцы могли устроить разминку для своих лошадей. После влажного леса этот островок цивилизации под открытым небом стал желанной гаванью, благословенной богами сельвы. Малинцин пришлось вспомнить язык майя, чтобы переводить беседы с Канеком и приобщать его к основам католической религии. Вождь ица был приглашен на мессу, прошедшую в музыкальном сопровождении свирелей и бамбуковых флейт. Можно представить себе звуки туземной Kyrie, поднимающиеся ввысь, к небу майя, плывущие над зелеными водами озера, и подхваченные несмолкающим шелестом зеленой листвы высоких вековых деревьев.

Черный жеребец Кортеса захромал, и тот оставил животное на попечение Канека, намереваясь забрать его на обратном пути. Но пройдет девяносто три года, прежде чем майя из Тайясаля увидят новых испанцев! Только в 1618 году два францисканских монаха Хуан де Орбита и Бартоломей де Фуенсалида проникли в чащи Петена для обращения индейцев в христианство. Каково же было их удивление, когда они увидели в первом ряду идолов главного храма Тайясаля… деревянную статую лошади в натуральную величину! Это был конь Кортеса, которого Канек пожелал увековечить, чтобы сделать приятное конкистадору, и который в конце концов пополнил собой местный пантеон.