Корсары Ивана Грозного - [125]

— А мне не скажешь?

— Разве ты атаман?

— Ладно, хлопцы, будь по-вашему.

— Грицько, смотри, да ведь это баба! — вдруг закричал дозорный.

— Да, это баба, — хмуро протянул черноусый Грицько, — ей хода в курень нет. За нее меня к столбу привяжут да и забьют до смерти.

— Она подождет, — поторопился заверить казаков Петр. — Зачем ей в курень?

Около получаса казаки вели беглецов среди высоких камышей, стоявших густым лесом. Они шли по каким-то приметам, уклоняясь то вправо, то влево. Вскоре камыши стали реже, и перед глазами возникла неширокая протока. За протокой виднелся камышовый шалашик и жерди с сушившейся на них рыбой. Это был островок Безымянный, на котором расположился курень.

— Наш Днипр ридный, — сказал Грицько, — делит усю землю на две половины… По ту сторону, — он показал на правый берег, на запад, — русская сторона, а по сю — татарская сторона.

Островок Безымянный отделялся от топкого берега узкой, но глубокой протокой. Теперь Анфисе предстояло побыть одной и ждать возвращения друзей. Законы запорожского товарищества запрещали появление женщин в расположении боевых постов. С Анфисой остался Федор, не захотевший оставить сестру в одиночестве.

Петр Овчина сел вместе с казаками на широкую плоскодонную лодку, похожую на паром. Казаки взмахнули два раза веслами, и лодка приткнулась к илистому берегу. Здесь начиналось запорожское царство.

Близ парома на деревянных мостках сидел на корточках гладкий, совсем голый казак, но в хорошей барашковой шапке и, лениво перебирая руками, стирал грязные подштанники.

Увидев чужого человека, он перестал стирать и, открыв рот, воззрился на Петра Овчину.

— Кого ведете, ребята? — спросил он, когда казаки проходили мимо.

— Приходи на круг, узнаешь, — ответил седоусый Грицько.

Дозорный курень атамана Федько Саморода день и ночь охранял безопасность своих товарищей, расположившихся кошем на острове Хортице, Токмаковке и на других островах Запорожья. Это был передовой казачий заслон. Среди высоких камышей, окружавших остров сплошными зарослями, низенькие тростниковые хаты-курени, замазанные желтой глиной, были совсем незаметны. Вдобавок и крыша у куреней была камышовая.

Казаки подвели Петра Овчину к хатенке, выглядевшей чуть почище остальных. Здесь жил сам куренной атаман Федько Самород. Он не заставил себя ждать и по первому зову вышел из куреня. Казаки вежливо поздоровались со своим куренным.

Атаман был высоким, сухопарым. Висевшая на поясе с левого бока отличная боевая сабля, отбитая в бою у татарского мурзы, казалась на нем коротким и никуда не годным обрубком.

Федько Самород поклонился в ответ, молча расправил длинные поседевшие усы и вопросительно посмотрел на казаков.

— В степу шли пешими с татарской стороны, — доложил старшой дозорного разъезда. — У перевоза баба молодая с братом остались… А он, — старшой показал на беглеца, — сказался человеком князя Каменецкого Петром Овчиной. Говорил, что тебя, атаман, ему беспременно видеть надобно.

Федько Самород, прищурясь, взглянул на Овчину.

— В бога веруешь? — строго спросил он.

— Верую.

— А в святую троицу?

— Верую.

— А ну перекрестись…

Петр Овчина перекрестился.

— Добре… Так, теперь говори, зачем я тебе спонадобился? Да говори правду, як бог повелел.

Из куреней, что торчали на острове, как грибы, услышав голоса, вышли любопытные казаки и окружили атамана. Выглядели они по-разному. Были старики, были совсем молодые, с едва проступившим нежным волосом на верхней губе. Были с окладистыми бородами и совсем без бород, а только с усами, иные с бритыми головами, а у иных длинные волосы, повязанные тесемкой. Запорожское казачество только складывалось, и каждый хранил свой обычай.

Рязанцы, москвичи и владимирские, киевляне, полотчане и люди из других земель обширной Руси находили за днепровскими порогами родной дом и неприступную крепость. То же происходило в низовьях Дона и в других труднодоступных местах, расположенных в отдалении от государственных рубежей, где ухватистой руке царских воевод не так-то просто было зацепить вольных людей. В низовьях Днепра жить было вольготнее, чем в других местах. Ни полякам, ни литовцам и русским панам не было возможности утихомирить запорожскую вольницу по той простой причине, что не было ни времени, ни достаточных сил. И король Сигизмунд-Август, дорожа турецкой и татарской дружбой, всячески отказывался от сечевого казачества, считая казаков чужеродным телом, находящимся за пределами государства.

В Запорожье пробирались из-за Перекопа русские пленники, их дети, родившиеся в крымском плену. Сюда же бежали разоренные царскими опричниками крестьяне, русские крестьяне из Литовских и Польских земель, ограбленные и превращенные в рабов. За днепровскими порогами скрывались и православные попы Литовского княжества, доведенные католическим панством до нищенства и отчаяния. Одним словом, здесь собрались в большинстве своем люди одного русского корня с православным крестом на шее. Редко прибивался какой-нибудь обрусевший грек или принявший русскую веру татарин.

Все, кто жил за днепровскими порогами, слушали православных попов и признавали над собой только власть куренных и кошевых атаманов и называли Черное море, куда Днепр вливал свои воды, по памяти своих предков Русским морем. Одеты казаки самым разным образом. На многих были полотняные, изрядно застиранные рубахи и широкие турецкие штаны. На других, несмотря на жаркую погоду, были кожухи из дубленой кожи, наброшенные прямо на голые плечи. Но если у казака не было исправной рубахи, то без оружия не было ни одного. Бесчисленные кожаные мешки с наконечниками для стрел, колчаны с затейливой резьбой, разные ножи и кинжалы украшали каждого казака. Хорошая одежда шла в обмен на водку, но без оружия прожить в Запорожской Сечи невозможно. Однако пищали и пушки встречались редко. Казаки