Корпорация IMAGEN - [20]

– Да, я помню, ты обещал. Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом. Давай о… – Тема для разговора не придумывалась.

– О музыке? – предложил он. – Вижу, ты фанатка Thin Lizzy.

– Гм-м, вроде того. – Оттянув футболку, она попробовала увидеть фотографию. – Одобряешь?

– Так уж вышло, что нет. Терпеть не могу Thin Lizzy. Снимешь ее?

Когда входишь в Игру, между миром реальным и миром, который создается твоим воображением, есть небольшой переход. Информация, поступающая от тела – от твоей плоти и кожи, глаз и ушей, носа и рта, – приглушается в мозгу, все больше и больше бледнеет, пока не исчезает совсем. Мгновение пустоты, в которое твои нейроны выпускают поток опиоидов, пытаясь противостоять пустоте. Мгновение, когда ты паришь, совершенствуешься, освобождаешься от самого себя, до того, как начнет действовать Игра Воображения, и ты перестроишь мир в такой, какой хочешь. Бесконечное мгновение, которое закончится спустя считаные секунды: как порог между бодрствованием и сном; как момент забвения, когда твое «я» растворяется, и больше нет ни тебя, ни его. Мгновение, за которым, вернувшись в реальный мир, можно гоняться вечно.

С Льюисом все было по-другому. Сам процесс, когда она спала с ним, больше напоминал первый раз в Игре Воображения, последовательность калибрования, которая соответствовала индивидуальному характеру твоей нейроактивности и сенсорному опыту. Серия инструкций для физических действий: поднимите правую руку, левую, потянитесь, присядьте, повернитесь, продолжайте двигаться, ниже, нет, ниже, да, сверху, сейчас… Серия инструкций для воображения: представьте, что испытываете жажду. Теперь вы пьете воду из высокого холодного стакана… Представьте, что вам экстремально холодно. Вы замерзаете. Теперь представьте ощущение, как теплые солнечные лучи касаются вашей кожи. Вспомните событие, когда вы чувствовали себя очень счастливым. Но что, если воспоминания заставляют меня грустить? Вспомните событие. Представьте событие. Представьте, что вы счастливы.

* * *

Потом, в ее снах, все смешалось воедино. Новая память тела, близкая к поверхностной, теплая и уверенная: мужчина рядом с ней, на ней, под ней и в ней. Более глубокое воспоминание: его глаза, ясные, голубые. В самом низу его спины есть место, такое гладкое белое углубление, где кожа настолько тонкая, что можно увидеть сквозь нее паутину разветвленных сосудов, хрупкий узор. В других местах, на открытых участках, у него золотистая кожа: бледно-золотая и в веснушках на шее, лице, ногах и руках. Все это в ясном и совершенном виде перед ней, в то время как он находится позади нее, обнимает ее, притягивает к себе так близко, что она наклоняется, растворяется в нем, во всех его возрастах – шестнадцать – девятнадцать – двадцать два… Нет никакой необходимости просыпаться. Никогда не просыпаться от этого мягкого, разрушающего сна, но она все равно просыпается и обнаруживает себя в одиночестве.

Нет, не в одиночестве. Льюис лежал рядом с ней. Она повернулась боком, и теперь они почти касались друг друга, от плеча до бедра. Прислушалась к свисту его дыхания, очень близкому к храпу. Раскованное животное. Она слышала, как пульсирует ее кровь, слышала собственный ритм. Представляла, что это и его сердцебиение, одно на двоих, разделенное их скользящей кожей.

Он не был тем, кого она потеряла, но он был здесь и утешал ее. Он воплотил в себе то, что она могла иметь здесь и сейчас.

Глава седьмая

Кэсси часто пыталась запечатлеть мгновение, когда настоящее становилось неизбежным. В последний момент она могла бы выбрать что-то другое, направив себя и Алана к обычному, идеальному будущему. Отец предложил им приехать в Австралию: «Приезжайте вдвоем и попытайте счастья». Идея воссоединения семьи, зов крови сильнее безбрежных океанов. Здесь она перебивалась то одной подработкой, то другой, а сестра ее отца напрягла кое-какие свои связи и пообещала ей в Мельбурне настоящую работу для выпускницы университета. Логика отъезда без Алана заключалась в том, что, устроившись на новом месте, она накопит денег на билет для него. За всю их взрослую жизнь они расстались впервые. Она звонила домой, убеждая себя, что он всегда был «нефильтрованным», необычным, и только его отсутствие рядом заставляло ее чувствовать, что их выбросило в разные миры, и они разговаривали на разных языках. Не нужно было говорить с Валери, выражать свою обеспокоенность и заказывать билет на первый же самолет домой.

Если и было какое-то мгновение, оно было необратимое… Когда автобус нес ее по улицам, где она выросла, и дальше, в соседний поселок, где жила Валери, Кэсси чувствовала себя сопричастной к их прошлому и возможному будущему.

В церковь она пришла одной из первых. Орган играл «О любовь, которая не отпустит меня». Она проскользнула на скамью в конце зала. Отсюда будет хорошо видно, когда появится Алан.

Она медленно вдыхала запах пыли и отсыревших книг с гимнами. Холод просачивался в нее, и она засунула замерзшие руки в рукава. Церковь быстро заполнялась, – Валери активно участвовала в жизни деревни: пела в местном хоре, входила в совет общины, – но первая скамья оставалась пустой, пока по проходу к ней не прошла пара лет шестидесяти. Кэсси узнала дядю Алана и его жену. Они заняли места на скамье для членов семьи. Она оглянулась на вход, ожидая, что за ними войдет Алан, и, когда появился молодой человек, дородный и светловолосый, на мгновение ей показалось, что это он… Но нет, это был кто-то незнакомый. Племянник, наверное. Потом дверь закрылась, и орган замолчал. Кэсси дождалась, когда все встанут, и тоже поднялась на ноги, постояла немного и, тихонько бормоча «простите» и «извините, пожалуйста», протиснулась мимо людей, стоящих вдоль церковной скамьи к выходу. У нее за спиной священник произносил нараспев: «… Прибежище твое Бог древний, и ты под мышцами вечными»