Корова - [31]

— Дай–ка мне, — берет слово Жеребцов, — я против. Не доверяю пчеле. Кавказская или не кавказская. Очередное увлечение товарища Молодцева, и вот та корова, которая была вчера коровой и давала столько–то молока, сегодня уже не корова, а черт знает что, хуже пчелы. Откуда взял товарищ Молодцев, что пчеловодство выгоднее всего, где вычитал про эту кавказскую пчелу, известно одному Молодцеву. Где же корень этой пчелы? А корень ее вот где. Задумал товарищ Молодцев улучшить породу рогатого скота. Правильно. Поднял на ноги весь колхоз, не давал всем спать. Агитировал. Уговаривал. «Только с улучшением нашего скота мы сможем поднять наше хозяйство». Улучшим скот единоличников и тем вовлечем их в колхоз. И вот собираются средства и покупается племенной бык. И этим все ограничивается. Бык стоит день. Стоит два. Стоит неделю. Аккуратно ест. Аккуратно пьет. И этим ограничивается деятельность быка. Хорошо. Посылают быка на пастбище. Ходит бык с нашими коровами, ходит, прогуливается, аккуратно ест, аккуратно пьет. И этим ограничивается деятельность быка. Ест и пьет, и только. А нет того, чтобы этот бык позаботился об улучшении потомства. Потому что этот бык ведет монашеский образ жизни. Ест и пьет — и только. И нет у этого быка никакого интереса к коровам. Он не смотрит на них, не говоря уже о другом. Ест, пьет и только. Хорошо. Стали задумываться наши колхозники, стали наблюдать за быком, стали печалиться, ночи не спать, думать. И думают они, отчего бычок не глядит на коров, ест, пьет и только. И пришли к выводу: отдыхает. Устал. Должно быть, до нас много поработал. Вот и набирается сил. Ждут день, другой. Проходит неделя, другая, прошел месяц. А бык аккуратно ест, аккуратно пьет, и этим ограничивается деятельность быка. Отчего бы так, думают наши колхозники, бык с виду как бык, обыкновенный бычок. Подрос. И знака кастрации не заметно. Стало быть, не кастрированный. Отчего же он только ест и пьет и не исполняет свои обязанности? Думают, думают. Делать нечего, приходят к одному выводу — болен. Едут за ветеринаром. И пока едут, бык аккуратно пьет и вдруг подыхает. Аккуратной такой смертью, без крика, без шума, без всего. Приезжает ветеринар, посмотрел на мертвого бычка и говорит: «Да он у вас давно болен. Что же вы раньше ко мне не обратились?»

Стало быть, давно, решили колхозники, а купили его недавно. Кто же его купил? А купил его товарищ Молодцев. Стало быть, пропали наши колхозные денежки. Пропали, и черт с ними. Не в деньгах дело и не в быке. И не за то мы обвиняем товарища Молодцева, что бык издох и что он купил его. Мы обвиняем его в том, что он часто увлекается и, не докончив одного дела, принимается за другое. И что же, не прошло и часа со смерти этого злополучного быка, не успели его похоронить, как Молодцев принимается за другое. Очередное его увлечение — сад. И вот он подымает на ноги весь колхоз. «Садоводство — одна из самых выгодных частей нашего хозяйства». И вот начинается агитация и пропаганда с красноречивыми цифрами, взятыми из популярного учебника географии. Италия вывозит столько–то апельсинов, Греция столько–то, Калифорния столько–то, Палестина столько–то. «Что же ты, — спрашиваем мы Молодцева, — не апельсины ли вздумал разводить в наших Палестинах?» — «Апельсины не апельсины, а сливы и крымские яблоки, через несколько лет наши сады смогут снабдить фруктами весь район». И вот мечты, мечты… Товарищ Молодцев уже не в нашем уезде, а где–нибудь на Гавайях или, по крайней мере, в Южной Калифорнии. Правда, вместо банановых деревьев растут ивы, а вместо тропических плодов — шишки и желуди. Но товарищ Молодцев не унывает. Сосновые шишки он принимает за кокосовые орехи, воробья за колибри. И вот начинается посадка. Лучшие работники снимаются с наиболее важных участков и посылаются в сад. Зачем только я это вам расписываю, большинство из вас знают это сами. И вот начинается посадка под руководством вновь испеченного агронома и садовода, за исключением Ботанического сада в Ленинграде, не видевшего садов, товарища Молодцева. Самая фантастическая посадка, какую мне пришлось видеть… Садит, например, товарищ Молодцев сибирский кедр. Девяносто девять шансов против одного, что он у нас не привьется. Ну хорошо, предположим, что кедр привьется. Но где же тогда та рентабельность, о которой столько говорил товарищ Молодцев? Или он воображает, что один кедр, который вырастет через тысячу лет, сможет снабдить орехами весь район? Не с Сибирью ли собирается соперничать Молодцев, посадив этот кедр… В таком духе проходит вся посадка. «Мы не Флорида, — говорил я товарищу Молодцеву, — чтобы заниматься подобным садоводством.

И мы не помещики, чтобы заниматься украшениями ради украшений. У нас нет времени». Но Васька слушает да ест, товарищ Молодцев поддакивает и делает по–своему. И вот мы видим, как растет прекрасный мелкопоместный сад. А для чего он растет? А почему он растет? На это, надеюсь, ответит сам Молодцев. Сад посажен. Деревья цветут. И начинается новое увлечение товарища Молодцева. Очередное его увлечение — строительство. Строится обширный свинарник — свинарник на тысячу свиней, когда у нас в колхозе не наберется и пятидесяти. «На тот случай, — пояснил товарищ Молодцев, — если мы вздумаем увеличить стадо». Веселое пояснение. Если мы вздумаем! А если мы не вздумаем? Тогда как? Строится новая изба–читальня, когда еще старая плохо или хорошо, но в состоянии обслужить крестьян. И строится она с таким же расчетом, как свинарник, простите за неудачное сравнение. С установкой на «будущее», с расчетом на увеличение населения, изба–читальня, которой позавидует любой городской клуб. Но где же, я спрашиваю вас, товарищ Молодцев, где ваше элементарное понятие о режиме экономии? Нужно беречь каждую колхозную копейку, а товарищ Молодцев строит свинарник, не нужный свиньям, строит избу–читальню, без которой все могли бы обойтись. Но этого мало Молодцеву. И он чертит план новой постройки. Он носится с новым планом, как с писаной торбой. Что же это за план? Это новый план новой траты трудовых средств нашего колхоза, новый план выбрасывания денег на ветер. Это план избы–коммуны, комсомольского общежития на четыреста коек. «Почему не на триста, почему не на двести, почему не на пятьдесят? — спрашиваем мы Молодцева. — Ведь комсомольцев у нас не более пятидесяти, да и всей молодежи не более двухсот». — «Это в колхозе, — отвечает Молодцев, — а помимо колхоза, в деревне». — «Не на весь же свет ты собираешься строить», — возражаем мы. «На весь свет, — отвечает Молодцев, — кроме того, вся бедняцкая молодежь в ближайшем будущем вступит к нам». Подумаешь, какой пророк. Вступит. А если в ближайшем будущем не вступит? Тогда как? Двести коек останутся незанятыми? Или, может быть, для рентабельности ты их сдашь выселенным кулакам? Да и вообще целесообразно ли выделять комсомольцев от окружающей среды? Не кроется ли в этом нашумевшая проблема, выдвинутая еще Троцким, проблема «отцов и детей»? И этот дом–коммуна — не скрытая ли троцкистская установка? Но предположим на минуту, что дом–коммуна нужен. Предположим, что молодежь, как говорит товарищ Молодцев, тяготится мещанской обстановкой и стремится к новым формам жизни. Предположим, что это так. Тогда напрашивается вопрос каждого здравомыслящего партийца: почему молодежь должна стремиться к этому не у себя в семье, не переделав своих отцов, а, убежав из семьи, как дезертир, строить свой новый быт отдельно от семьи? Но мы уже согласились с товарищем Молодцевым, разумеется, условно. И спросим дом: и дом должен быть обыкновенным домом, без всякой фантазии. А у Молодцева не дом, а утопия. Ванная комната. Это в деревне–то ванная комната, когда ребята не знают, что такое ванна, и отлично моются в бане? Но ванная — это еще пустяки. И Молодцев проектирует: комната физкультуры, агрономическая лаборатория (обратите внимание, какое фантастическое и безграмотное название) и, наконец, мастерская ИЗО. После чистки хлева и других подобных дел наши ребята пойдут в мастерскую рисовать разные рощи, пруды и другую дрянь. А известно ли товарищу Молодцеву, что изобразительное искусство является наивреднейшим видом буржуазного искусства?