Короткое детство - [3]
Он навалился грудью на кромку льда, но лёд под ним обломился. Лилька с ужасом смотрела на барахтавшихся в воде ребят.
— Чего ты смотришь, Махоня? Хочешь, чтоб мы и в самом деле потонули? Беги на берег за жердиной. И не посмей домой удрать. А то я тебя отделаю так, что и своих не узнаешь. Всё равно мы не потонем. Видишь, воды-то всего нам по грудки.
Лилька побежала к берегу. Лёд под ней гнулся и трещал. Ребята стояли в полынье. Коршун попытался ещё раз вылезти. Он ухватился за край льда, но подтянуться не смог. Полушубок намок, валенки превратились в пудовые гири.
— Подсади меня, — попросил он Митьку.
Митька стал подсаживать Стёпку, но лёд опять обломился.
— Погибли мы, — сказал Митька и заплакал.
— Не реви! — прикрикнул на него Коршун. — Чего ревёшь? Панику распускаешь. Вылезем. Сейчас Лилька приволокёт жердину — и вылезем.
— Она тоже сбежит, как и все.
«А что, если сбежит?» — с ужасом подумал Стёпка и, поборов в себе страх, решительно заявил:
— Если сбежит, то будем дожидаться, когда прибегут из деревни и вытащат.
— До тех пор мы замёрзнем. У меня уже ноги совсем онемели от холода.
— Ничего не замёрзнем. Я читал, как один моряк целый день пробыл в ледяной воде и не замёрз. А тут какой-нибудь час потерпеть.
— А ты думаешь, через час прибегут? — с надеждой спросил Митька.
— Факт, прибегут. Только не реви. Понимаешь, когда ты плачешь, мне тоже страшно становится.
Митька пообещал больше не плакать и вытер слёзы. Он подвинулся к кромке льда, привалился к ней и сказал сам себе:
— Вот так и буду стоять, пока не замёрзну.
Прошло минут десять. Локоть совсем посинел от холода.
— У меня уже, и сердце замерзает, — пожаловался он.
— Махай руками, — сказал Стёпка.
— Как же я буду махать руками, если я совсем закоченел?
— Махай, дурак! — заревел Коршун. — А то как врежу между глаз.
Митька поднял над головой руки и стал размахивать.
— Несу, — услышал он голос.
Локоть увидел Лильку. Она волочила по льду длинный берёзовый сук.
— Молодец, — похвалил её Коршун.
Сук положили поперёк полыньи.
— Давай ты первый, — приказал Коршун Митьке.
Митька ухватился за шершавый сук и не смог оторвать от дна валенки. Они были словно чугунные.
— Всё равно мне не вылезти, — сказал Локоть.
— Не ной, — вспыхнул Стёпка. — Вылезешь. Цепляйся за сук, крепче цепляйся. Уцепился? Лилька, тащи на себя!
Лилька потащила сук. Стёпка подталкивал Митьку сзади. Из воды показались валенки. Коршун стащил их с ног и выбросил на лёд.
— Давай, давай! — кричал он на Лильку.
— Я совсем из сил выбилась! — кричала Лилька.
— Тяни! — ревел Стёпка. Он поднатужился и вытолкнул Локтя на лёд. Митька распластался на льду, как лягушка. Лилька подобрала валенки, вылила из них воду и надела Локтю на ноги.
Теперь надо было вытаскивать Коршуна. Лилька подала ему сук. Коршун снял полушубок и выбрался из полыньи сам.
— Ну вот, — сказал он Митьке, — а ты говорил — потонем. Со мной никогда не потонешь. Жаль только, что колотушку утопили.
На Локтя было страшно смотреть. Он посинел, вода с него текла ручьями, а зубы так громко лязгали, что было слышно.
— Замёрзну, как сосулька. В воде было теплее, — сказал Митька.
— Ничего. Сейчас доберёмся до избушки, разведём костёр и высушимся, — сказал Коршун.
— А где спички?
Коршун снял шапку и показал Митьке коробок.
— Хорошо, что в моём полушубке карманы дырявые, — похвастался он, — а то мы бы шиш высушились.
Ребята уже подходили к берегу, когда услышали крики. Из леса выбежала Стёпкина мать, за ней — Митькина, потом Лилькина, и к озеру высыпала толпа женщин и ребятишек.
Стёпка посмотрел на Митьку и съёжился.
— Вот теперь-то нам с тобой будет выволочка.
— И всё из-за тебя, — упрекнул Митька товарища.
Глава II.
Ромашки. Обитатели Ромашек. Ходячие зонты. Бабка Люба собирается умирать, потом раздумывает и варит суп с бараньей головой
Деревня Ромашки насчитывала ровно двадцать домов, семь овинов, около десяти сараев для сена, примерно столько же амбаров для хлеба, три бани и один скотный двор. Здесь содержалась вся живность колхоза: коровы, овцы, свиньи, лошади и даже козёл, которого держали «на счастье».
Шла война, ужаснейшая из всех войн на нашей планете. К счастью, в Ромашках этих ужасов не испытали.
Деревня находилась в отдалённой от фронта области и в самом глухом углу этой области. Сюда даже солдаты не заглядывали. А если какой солдатик случайно попадал в Ромашки, то на него смотрели, как на генерала. Перед ним снимали шапки, каждый старался затащить в свой дом, посадить за стол, а на стол выставить ну абсолютно всё, и даже такое, что никогда бы не поставили перед самым дорогим гостем. Вот как уважали и любили солдата в Ромашках.
Правда, ужасов-то в Ромашках не видели, но войну все переживали, и переживали очень тяжело. Война с первого дня показала себя. На фронт ушли все мужики, парни, увели из колхоза лошадей, в деревне теперь не играла гармошка, не распевали песен, люди перестали смеяться и даже громко разговаривать.
Войну переживала и бабка Люба, которой по старости лет было совершенно на всё наплевать. Бабка Люба — самая древняя старуха в Ромашках. Когда-то у неё была сестра, бабка Фёкла. В те далёкие времена сестёр звали ходячими зонтиками. Бабка Фёкла — маленькая пышная старушонка, походила на распущенный зонт, бабка Люба — высокая, тощая, в длинном тёмном платье, очень напоминала свёрнутый зонт. До революции беднее бедняка, чем эти сёстры, в Ромашках не было. Пришла Советская власть, бабкам дали землю, дали корову и лошадь тоже дали.
