«Короткий Змей» - [6]

мы разглядели берег Новой Фулы. Во льду открылся канал, и я приказал выходить в море. Дедал не сооружал лабиринта более адского, нежели тот, что мы прошли во льду, который ветер относил на зюйд-вест, едва позволяя нам увиливать от помех. И опять был необходим тяжкий гребной труд; истощение людей было таково, что Капитан, боцман и я сам, чтобы добиться успеха, должны были взяться за весла сами, преисполнясь величия, как случается со свободными людьми, добровольно перешедшими на положение рабов. Это усилие хотя бы избавило нас от окоченения рук и ног, убого запеленутых в обрывки медвежьих шкур. Ваше Высокопреосвященство с трудом узнали бы легата, протонотария, пропрефекта и инквизитора в матросе самого низкого звания, укутанном в лохмотья и покрытом струпьями, каким я сделался для общего спасения и успеха моей миссии. Меняя в свободных водах курс, когда южный ветер наконец позволял нам идти на север, мы достигли в первый день Поста берегов, где море глубоко проникало меж гор, и эта картина напомнила нам родной край. Мы заключили из этого, что находимся близко к христианским учреждениям, в кои был я послан Вашим Высокопреосвященством. Да представит Ваше Высокопреосвященство безграничный ледяной стол, сползающий к морю между гор и с ревом порождающий, в свою очередь, ледяные горы, в десять раз выше кафедрального собора Нидароса и даже тех, что строят франкские короли, – мертвые корабли, угрожающие смертью всем кораблям. Эти фьорды, покрытые снегом и загроможденные морским льдом, являют зрелище опустошения, при коем ветер и мороз не позволяют вырасти ни одному дереву; и Ваше Высокопреосвященство поймет, почему вскоре я усомнился в уместности Его поручения и в присутствии христиан в этих пустынных пределах. Я готов был поставить под сомнение традицию, делавшую из этих берегов дальнюю и древнюю колонию нашей родины, и свидетельствующие о том исландские анналы, к коим я приучился относиться с доверием, хоть и писаны они на варварском наречии. Сотню раз я раздумывал, не войти ли в один из этих фьордов, чтобы заставить «Короткого Змея» проникнуть в глубь суши. От тревоги я прибег к описаниям древних лоцманских практик, что Ваше Высокопреосвященство позволили мне позаимствовать в архивах Его капитула, но их неточность привела к тому, что я ничего не признал. К мукам сомнений прибавлялась, для Капитана и для меня, мука ошибочных определенностей: едва успевали мы поверить в то, что узнали остров, мыс или другой береговой ориентир, как описание его очевидцами вступало в противоречие с тем описанием, что приводилось следом. Мы прошли вдоль берега везде, где позволяли льды, и, подкрепившись благодаря охоте, которой мы занялись, пристав к суше, мы обследовали окрестности и не нашли ни одной живой души. Нам выпала меж тем удача добыть оленя, во всех смыслах похожего на тех одомашненных, что приводят наши варвары с севера и чье молоко они пьют. В нас затеплилась надежда, что олень этот принадлежал к подобным стадам, выпасаемых подобными пастухами. Но нам попадались только дикие олени, раскапывающие снег в поисках мха. Наше разочарование было отчасти смягчено удовольствием есть мясо, не отдававшее рыбой. Только на пятый день Поста, в жестокий мороз, мы обнаружили в устье одного из проходов двух карликов, обряженных в сальную кожу; они сидели в чем-то вроде убогого ялика и проталкивали его при помощи весел по ледяным лабиринтам. То не были наши христиане, и мы убили их несколькими меткими стрелами. Ветер был сильным, лед – не сплошным, и я решил рискнуть: карлики жили тут наподобие тварей морских, и можно было надеяться, что они сменятся потерянными христианами. Мы прошли на парусах меж двух больших островов; на их берегах, казалось, виднелись несколько зарытых в снег жалких каменных хижин, откуда не доносилось ни дымка.

У нас ушло пять ужасных дней на то, чтобы приблизиться к концу фьорда, в который мы вошли. Ветер был встречным, гребцы едва живыми, и льды заставляли нас то и дело идти обходным путем, я оценивал наше продвижение едва в сотню футов в час. Эта неторопливость позволит Вашему Высокопреосвященству убедиться в уместности имени, которое носило наше судно, ибо должен признаться, что ползло оно как змея. Ваше Высокопреосвященство поймет, какое мученичество досталось нам в удел; но не рука язычника наложила его на нас, устанавливая цену спасения. Мы, грешные, вынуждены были претерпеть казнь, достойную висельников, в горькой определенности, что она не искупит ни единого греха. Я мог бы утверждать перед Господом, что состоя – через посредничество Вашего Высокопреосвященства – на Его службе, я выдержал испытание. Но Он, кто видит в сердцах, и Ваше Высокопреосвященство, кому политика дозволяет проникать в тайны, разгадаете настроение, с коим я искал спасительную гавань в мыслях, далеких от духовных. Я сомневался день и ночь, удастся ли мне в конце сего фьорда обнаружить добрый христианский народ, способный поддержать нас, и вовсе не задумывался о том, какой помощи ждал я от сего народа, тогда как предполагалось, что я сам должен ее нести. Это беспокойство не позволяло мне спать по ночам, если только причиной бессонницы не были удары ледяных глыб, коих в темноте рулевому было не избежать. Список прегрешений, совершенных моей душой этими длинными ночами, длиннее списка моих страданий. Меж тем, на заре шестого дня, в каких-то сорока милях от устья, где карлики поприветствовали нас ценой своей жизни, мы заметили с подветренной стороны, на склоне безграничной горы из камня и льда затерянный в снежной пустыне христианский дом с клубом дыма над ним. Формой и способом постройки он напоминал дома нашей родины. Конечно, его невозможно сравнивать ни с великолепными домами Нидароса, ни даже с хижинами наших крестьян. Но дом был христианским, без сомнения, – каменный, с двумя коньками, с двускатной крышей, крытой торфом, и с печной трубой. Фарватер, открывшийся во льдах, позволил нам пристать к берегу. Вопреки морозу, остужавшему жар моей радости, я припал к земле Новой Фулы и возблагодарил Господа, позволившего нам по-христиански достичь христиан. Наступил день, но солнце было упрятано за горами и, в это время года, обещало остаться там до вечера. Мы были поражены, что в час, в который даже зимой пробуждаются деревенские жители, вокруг не было видно ни движения, ни работы. Необычное зрелище поджидало нас в загоне, отделявшем дом от берега. Там умирали овцы, не способные подняться из-за инея, который, прихватив их шерсть, не позволял им встать с земли. Жалкие твари едва шевелились, погибая от голода, ибо неподвижность мешала им выкапывать еду из-под снега и льда. Гораздо худшее видение ждало нас в доме. Посреди мерзейшей грязи и невообразимого беспорядка, на полу и на семейном ложе были распростерты десять трупов – обезглавленные, пронзенные насквозь и изувеченные до того, что лишь количество голов позволило нам сделать грустный подсчет. Ошеломленный сим безмолвным странноприимством, я устрашился необходимости рапортовать Вашему Высокопреосвященству о том, что препорученный мне пасторат коснется исключительно душ. Впрочем, еще нужно было, чтобы тела эти хоть когда-нибудь содержали души. Голод, вероятно, и какая-то другая болезнь истощили их до чудовищной степени, кожа была попросту саваном для костей, так что профессора анатомии могли бы не затрудняться вскрытиями. Кожа была покрыта черноватыми изъязвлениями, опухолями и нарывами – роспись демонов, как легко было поверить, или для женщин и девушек – инкубов, под коими стенало их угасающее сладострастие. Желтая или красная пена выступила на губах у некоторых; кровь хлестала из ран на стены, вплоть до балок, поддерживавших чердак. Один из гребцов, коего я полагал не самым нежным, намеревался прибавить зловоние своей блевотины к смраду экскрементов, вывалившихся из еще теплых внутренностей мертвецов. Ибо резня лишь ненамного предшествовала нашему прибытию. Торф в очаге еще горел. В углу я заметил ужасно искромсанный труп обезьяны – не без удивления, ибо знал, что животное это неведомо в борейских землях. Собака лизала раны мертвецов, и было непонятно, от сострадания или же от алчности. Мы пнули ее и вытянули ремнем, она выбежала на снег и заплакала. Я заставил людей опуститься на колени перед этой сценой скорби и произнес несколько слов поминальной службы. Я отказался по причине мороза даровать этим людям христианское погребение, коего они, впрочем, и не заслуживали, если смерть застала их за каким-то бесовским промыслом. И спросил я себя, свободны ли наши молитвы от благочестивого расчета, так что их убыточность в отношении злодеев уравновешивается их благотворностью для праведников; или же они потворствуют святотатству, являясь, в некотором смысле, молитвами за демонов.