Короткие слова – великие лекарства - [15]

Пуля, – сказал он себе. – я погиб, если не притворюсь мертвым.

Но в нем вымысел и действительность были одним целым. Гийом Тома умер.

Роман закончился. Я поднял взгляд на Яна, который во время чтения не отрываясь смотрел на меня. Нужно сосредоточиться, чтобы не повредить текст; нужно играть чувства… Меня испугало застывшее лицо подростка. Со времени нашей первой встречи его глаза приобрели привычку ничего не выражать.

Ян спрятался. Секунда за секундой проходила в тишине, и это молчание все не заканчивалось. Я встревожился. Он не хватался за свой планшет, не шевелился. Я решил сам нарушить молчание:

– Вы хорошо поняли финал романа?

По-прежнему никакого движения. Может быть, я плохо произнес свой вопрос? Я его повторил:

– Вы хорошо поняли финал романа?

Подросток остался неподвижным. Совершенно ясно: это болезнь. Я решил позвать его мать.

Она вошла почти сразу, как будто подслушивала у двери. Мои глаза внимательно всмотрелись в нее, потом снова стали глядеть на ее сына, который ни на что не отреагировал.

– Что происходит? – спросила Анна.

– Ваш сын плохо чувствует себя, – ответил я.

Ян продолжал смотреть на меня. Мать без паники подошла к сыну и взяла его за руку. Групповая фигура «мать и сын». Сын мгновенно очнулся, как игрушечный робот, в котором зарядили батарейку, и набрал на клавиатуре несколько слов для своей матери:

«Оставь нас, мама, все хорошо. Я размышлял кое о чем».

И Анна ушла, словно ничего не произошло. Я подумал, что Ян мог бы мне объяснить, в чем дело. Но нет – никаких объяснений, Ян снова принял прежний бесстрастный вид.

– Остановимся на этом сегодня. Я обещаю вам вернуться через два дня.

Он набрал ответ на клавиатуре, и на гигантском настенном экране появились слова:

«О’кей. До четверга».

Его мать ждала меня в коридоре. Она сказала мне, что со времени аварии Ян иногда впадает на несколько минут в полукоматозное состояние. Тело жило, но души в нем не было. «Я без меня», как написал Малларме в «Могиле Анатоля». Но сейчас я был не в литературном тексте. Я «попробовал на вкус» это ужасающее исчезновение живого существа.

– В такие моменты Ян становится чем-то вроде предмета – машиной, которая дышит. Врачи думают, что причина этого – напряжение и стрессы. О чем вы говорили перед самым приступом?

– Я просто спросил его, понял ли он финал романа, который мы читали вместе. Вот и все.

Нужно было жить с этим. Другого выхода не было. Медицина ничем не могла помочь Яну. Она, такая могучая и эффективная, не предлагала ему никакого решения. Отчаяние оттого, что ему не повезло болеть излечимой болезнью. Его мозг время от времени отключался, чтобы защитить себя. Как перегревшийся прибор. Я слушал, как Анна говорила мне о своем сыне, и искал в литературе подходящие цитаты, чтобы помочь ей, чтобы сделать их опорами для ее рассказа. Я нашел их много, но предпочел промолчать: Анна не была моей пациенткой.

Возвращение боли: этимология

После остановки сердца мозг живет еще несколько минут. Этот установленный учеными факт объясняет, почему те, кто был на волосок от смерти, утверждают, что видели, как перед ними с огромной скоростью проносится их жизнь. Искаженные образы, неслышные слова – потому что надо спешить: после этого уже не будет ничего, и наш мозг это знает.

Какие образы возникнут в моем мозгу? Конечно, книги и Мелани. Она ушла еще и потому, что я никогда не ставил ее на первое место. Начнем сначала. «Все будет хорошо» – ее любимая фраза. Она непрерывно повторяла ее; она говорила это даже в тех случаях, когда на улицах Парижа тысячи демонстрантов кричали о своей ненависти. Мне нравилось думать, что присутствие рядом мужчины – мое присутствие – успокаивает ее. На самом деле я совершенно не был в этом уверен. Я был, если можно так сказать, частью ее набора демонстрантки, как подходящая пара обуви или одежда от K-way.

Мелани боролась за все и за всех. За однополые браки, за прием мигрантов, за выдачу законных документов тем, у кого их нет. Это изматывало меня. Не потому, что я не поддерживал идеи, за которые она выступала, наоборот, поддерживал; я уставал просто потому, что заботиться обо всех в конечном счете означает не заботиться ни о ком. И ее демонстрации часто заканчивались бегством, потому что она выбирала только те случаи, когда два лагеря противостояли один другому. Это придавало остроту нашей жизни: по вечерам в кругу друзей мы могли рассказывать, как спаслись от группы скинхедов, спрятавшись в мусорном контейнере азиатского ресторана. Этот случай навсегда поссорил меня с вьетнамскими блинчиками «нэм» и другими блюдами из карамелизованной свинины.

Мелани напоминала мне тех маляров-любителей, которые однажды решают изменить цвета своей квартиры. Здесь положим синюю краску, там красную, эту плоскость покрасим зеленым, здесь будет серый цвет, не слишком темный, чтобы не уменьшить комнату (но как можно уменьшить комнату, не поставив перегородку?), здесь лиловый, здесь коричнево-серый. Через три часа в доме все накрыто чем-нибудь для защиты, но никто уже не чувствует себя в силах покрасить хоть что-то: работы слишком много. Нужно уметь ставить себе достижимые цели, даже если до начала работы они кажутся жалкими. Я однажды предложил Мелани стать крестной матерью маленькой козочки с плоскогорья Ларзак. Это казалось мне осуществимым и мужественным. Никто не интересуется этими маленькими животными. К тому же нам обещали присылать фотографии нашей крестницы, чтобы мы видели, как она растет. Но Мелани ответила резким отказом. Козий сыр, лежавший в холодильнике, на много недель попал под запрет: Мелани считала его провокацией. Лично я видел в нем сладостное воспоминание.