Короткая ночь - [5]

Янка обернул к ней суровое встревоженное лицо.

— Теперь за околицу — чтобы ни ногой одна, слышишь? — погрозил он перед ее носом худым длинным пальцем.

— Что теперь будет? — спросила она упавшим голосом.

— То-то и оно, что кто бы про то знал, — вздохнул Горюнец. — Может, и ничего не будет, а может, беда большая. Да и всем нам теперь с большой оглядкой надо жить.

Леся задумалась.

— Послушай, Ясю, — она взглянула на него с отчаянной надеждой, и ее густые ресницы затрепетали, как черные бабочки. — А может, он забыл давно, а?

Горюнец промолчал. За него ответил Василь.

— Как же, позабыл! Такой забудет!

— Да и тебя забыть нелегко, — глухо проронил Янка.

Далее они шли молча. Солнышко грело по-прежнему, и жаворонки звенели в бездонном небе, но радость ушла, оставив взамен себя тягостное ожидание чего-то страшного. И странное дело: более, чем страх перед всесильным Ярославом, мучило ее другое: как она расскажет об этом дома, и как набросится на нее, упрекая за беспечность и дурость, грозный Савел.

Глава вторая

По своей беспечности Леся скоро позабыла о встрече с Ярославом на дороге.

Она видела, как тогда встревожился Янка, каким суровым и мрачным стало потом лицо Тэкли, когда она обо всем узнала, да и слова Марыси, сказанные ей прошлой осенью, она тоже хорошо помнила, но ей самой по-прежнему еще не верилось, что все настолько серьезно. Вот уж точно, делать Яроське больше нечего, кроме как за ней гоняться!

Да ладно уж, так и быть, при случае она расспросит Марысю, как там и что.

А самой Лесе и без того было, о чем тревожиться. Она не знала, откуда взялись пересуды о скорой Данилиной свадьбы, да и никто этого не знал, сам Данила никому об этом не говорил и, видимо, ничего не знал об этих сплетнях, потому что разговоры пошли недели через две после того, как он в последний раз наведывался в Длымь.

Несомненно было одно: эту весть принесли женщины. Видимо, кто-то из длымчанок встретился с кем-то из ольшанок, и та рассказала ей эту важную новость, да так и пошло…

Леся тщетно старалась допытаться, кто же именно принес эту весть, чтобы уж у той выяснить, где тут правда, а что ради красного словца добавлено. Ведь вполне может быть, что Данила просто улыбнулся какой-нибудь шляхтяночке, перекинулся с ней двумя словами, а досужим кумушкам только того и надо!

А может быть, и не в Ольшанах, а здесь родились пересуды-то эти? Может, какая-нибудь сама все это со злости выдумала да с другими сговорилась? Леся изо всех сил старалась уверить себя, что так оно, наверное, и есть, но все же так и не сумела до конца избавиться от недоброго подозрения, что дыма без огня не бывает. Если бы не было совсем ничего, то и люди не стали бы о том попусту болтать: раньше ведь помалкивали!

Ей самой эту ужасную весть сообщила курносая и быстроглазая, всегда все знающая Виринка.

Было это еще зимой. Когда Виринка, румяная и возбужденная, ворвалась в Галичеву хату, Леся сидела за кроснами, выводя один из тех знаменитых на всю округу кушаков-дзяг, что радовали взоры на всех базарах и ярмарках и принесли длымчанам столь же громкую славу, как и их пособничество беглым дворовым.

Виринка постояла недолгое время подле, посмотрела из-за плеча подруги, как искусные Лесины руки неторопливо перебирают цветные нити, уток за утком выкладывая диковинный узор. Постояла, чуть склонив голову набок, потом этак двусмысленно усмехнулась, и наконец заговорила:

— Что, сидишь? Ну, сиди, сиди, много высидишь!

Почуяв недоброе в ее словах, Леся вздрогнула и обернулась, устремив на подружку настороженный взгляд.

А Виринка, хоть и сгорала от нетерпения, хотела в то же время сохранить наигранное спокойствие. Неторопливыми шагами обошла она Лесю и наклонилась над ее работой.

— Хороша дзяжка! — заметила она, слегка касаясь пальцем туго натянутой шерстяной нити. — Кому готовишь-то? Данилке небось?

— А тебе-то что до того? — еще больше встревожилась Леся.

— Ну, давай, готовь! — продолжала Виринка. — Да только напрасно стараешься: и без тебя ему дзяжку выткут! Он ведь, слышь ты, жениться собрался.

— Как жениться? — ахнула Леся. Деревянный челнок выскользнул из ее дрогнувших пальцев и, глухо ударившись о раму кросен, затанцевал на красной уточной нити. — Кто тебе сказал?

— А что? Все девчата уж про то знают. Да еще говорят: не видать, мол, теперь кой-кому Данечки, как своих ушей!

— Брешут небось? — глухо проговорила девушка. — Все злобы своей не уймут никак, воздуха им жалко!

— Да уж нет, не брешут — пес брешет! А я вот верно слыхала: сватов-то, может, и не засылали еще, а невесту уж приглядели.

— А что за невеста — знаешь? Кого сватать хотят?

— Ну, понятное дело, что не тебя! Паненку сватают, из Кржебулей.

— И хороша девка?

— Не знаю, не видала, — помотала головой Виринка. — С лица, может, и похуже тебя будет, да что с того проку? Зато уж и наряды у нее, верно, твоим не чета! Уж эта паненка-лебедка ему себя выкажет: в черевички на подковках обуется, юбки свои крахмальные наденет, да с кружевами в три ряда, лентами цветными всю себя обовьет — тут уж ни одному хлопцу не устоять! Где уж тут паневе твоей дерюжной!

Леся молча вздохнула. Уж она-то нашла бы, во что нарядиться, кабы только за тем дело стало! И кружева на подол нашить ей не беда, коли уж Даниле так нравится, и лентами себя убрать — тоже невелика премудрость! Вон сколько у нее этих лент — целая шкатулка! Шелковые, атласные, скатанные в рулоны, всех мыслимых цветов и оттенков. И от матери-покойницы много чего осталось, и от стариков по временам перепадало, и Ясь покупал ей не раз эти ленты, и она с удовольствием их носила, несмотря на Савкин запрет брать что-либо у солдата.