Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау - [90]

Они вежливо дождались, пока он закончит, а потом сказали, их лица медленно исчезали во мраке: слушай, мы тебя отпустим, если ты скажешь, как будет по-английски фуэго.

– Огонь, – выпалил он, не в силах сдержаться.

Оскар…

Восемь Конец истории

Что нам осталось?

Мы полетели забрать тело. Организовали похороны. Никого кроме нас не было, даже Эла с Мигзом. Лола плакала и плакала. Год спустя рак вернулся к Бели́ и на этот раз въелся намертво. Я навещал ее в больнице вместе с Лолой. Шесть раз общим счетом. Она прожила еще десять месяцев, но к тому времени она уже более или менее сдалась.

Я сделала все, что смогла.

Ты сделала больше, чем многие, мами, говорила Лола, но мать не желала ее слушать. Поворачивалась к нам своей обожженной спиной.

Я сделала все, что смогла, а надо было больше.

Ее похоронили рядом с сыном, и Лола прочла свое стихотворение над могилой, и на этом все. Прах к праху, пепел к пеплу.

Четырежды семья нанимала адвокатов, но обвинение так и не было предъявлено. Не помогли ни посольство, ни правительство. Ивон, слыхал я, по-прежнему живет в Северном Мирадоре, по-прежнему танцует в клубе «На реке», но Ла Инка годом позже продала свой дом и перебралась обратно в Бани́.

Лола поклялась, что больше никогда не вернется в эту ужасную страну. В одну из наших последних ночей в качестве новиос, суженых, она сказала: десять миллионов Трухильо – вот кто мы все такие.

Что касается нас

Хотел бы я сказать, что все у нас получилось, что смерть Оскара соединила меня и Лолу навсегда. Увы, я жил как в угаре, а с Лолой, после того как она полгода ухаживала за больной матерью, произошло то, что многие женщины называют «возвращением Сатурна», или началом нового этапа в жизни. Однажды она позвонила, поинтересовалась, где я был прошлой ночью, а когда мне не удалось убедительно соврать, сказала: прощай, Джуниор, и береги себя, хорошенько береги. Примерно год я цеплял самых разных девушек и метался между «да пошла ты, Лола» и теми несусветно нарциссическими надеждами на примирение, для достижения которого я ничего не делал. А в августе, вернувшись из поездки в Санто-Доминго, узнал от моей матери, что Лола встретила кого-то в Майами, куда она переехала, и что она беременна и собирается замуж.

Я позвонил ей. Какого хрена, Лола… Но она повесила трубку.

Точно последнее примечание автора

Годы и годы прошли, а я по-прежнему думаю о нем. Невероятный Оскар Вау. Мне часто снилось, что он сидит на краю моей кровати. Мы в Рутгерсе, в Демаресте, где мы, похоже, навеки и останемся. В этих снах он никогда не бывает худым, каким стал в конце, но всегда огромным. Он хочет поговорить со мной, ему не терпится помолоть языком, но я отмалчиваюсь, и он тоже умолкает. И мы просто сидим в тишине.

Через пять лет после его смерти мои сны изменились. Я стал видеть его или кого-то, на него похожего. Мы находимся в полуразрушенном замке, где кругом сплошь старые пыльные книги. Он стоит в проходе, очень таинственный, прячет лицо под устрашающей маской, но в прорезях я вижу знакомые близко посаженные глаза. Чувак держит в руке книгу и знаками предлагает взглянуть на нее поближе, и я вдруг понимаю, куда я попал, в сцену из фильма, одного из тех забористых фильмов, что он любил смотреть. Мне хочется сбежать от него, но я топчусь на месте. Далеко не сразу я замечаю, что руки Оскара без костей, а в книге чистые листы.

И тогда глаза под маской улыбаются.

Сафа. Пронесло.

Иногда, правда, я поднимаю голову от книги и вижу, что у него нет лица, и просыпаюсь с криком.

Ох уж эти сны

Десять лет, как один день. В какую только хрень я не вляпывался, вы себе и представить не можете, долгое время болтался, как дерьмо в проруби, – ни Лолы, ни меня, ничего, – пока наконец не проснулся рядом с кем-то, кто был мне на фиг не нужен, верхняя губа в кокаиновой пыли и запекшейся крови, вытекшей из носа, и тогда я сказал: ладно, Вау, ладно. Ты выиграл.

Что касается меня

Теперь я живу в Перт-Амбое, в Нью-Джерси, преподаю литературную композицию и творческое письмо в Общественном колледже Миддлсекса и даже купил дом в верхней части Элм-стрит, неподалеку от сталелитейного завода. Дом не такой шикарный, какие покупают владельцы продуктовых магазинов, но и не развалюха. Многие мои коллеги считают Перт-Амбой дырой, но у меня другое мнение.

Это не совсем то, о чем я мечтал в юности, – преподавание, Нью-Джерси, – но я стараюсь получать максимум удовольствия. У меня есть жена, я ее обожаю, и она меня тоже, негрита из Сальседо, которой я не заслуживаю; иногда мы даже поговариваем о том, чтобы завести детей, но как-то неопределенно. Впрочем, я почти всегда не против. За юбками я больше не бегаю. По крайней мере, не усердствую на этот счет. Когда не преподаю, или не тренирую бейсбольную команду, или не занимаюсь в спортзале, или не шатаюсь где-нибудь с моей женой, я сижу дома и пишу. Теперь я много пишу. С утра, когда еще темно, до вечера, когда уже темно. Научился этому у Оскара. Я стал новым человеком, видите, совсем, совсем новым, разве нет?

Что касается нас

Наверное, в это трудно поверить, но мы по-прежнему видимся. Они – Лола, кубинец Рубен и их дочь – сменили Майами на Патерсон несколько лет назад, продали старый дом, купили новый, много путешествуют вместе (во всяком случае, так рассказывает моя мать, – Лола не была бы Лолой, если бы не продолжала ее навещать). Время от времени, если звездам это угодно, я сталкиваюсь с ней на митингах, на улицах Нью-Йорка, в книжных магазинах, где мы когда-то любили зависать. Иногда с ней кубинец Рубен, иногда нет. Дочь, однако, всегда при ней. Поздоровайся с Джуниором, командует Лола. Он был лучшим другом твоего