Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау - [87]

В самолете он сидел между дядей и матерью. Господи, Оскар, нервно сказал тио Рудольфо. Ты похож на кучу говна в костюмчике.

Сестра встретила их в аэропорту и, увидев его лицо, заплакала, и все еще плакала, когда вернулась в мою квартиру. Ты бы видел Мистера, всхлипывала она. Он хотели его убить.

– Что за фигня, Оскар? – спросил я его по телефону. – Я оставляю тебя без присмотра на недельку-другую, и ты тут же вляпываешься в дробиловку?

Его голос звучал приглушенно:

– Я поцеловал девушку, Джуниор. Я наконец-то поцеловал девушку.

– Но тебя чуть не убили.

– Абсолютность их намерений не очевидна, они затронули не все мои болевые точки.

Но когда два дня спустя я увидел его, это было типа: мать твою, Оскар. Мать твою на хрен. Он покачал головой:

– Моя наружность – сущие пустяки, грядет игра много крупнее.

Он быстро черкнул по листку бумаги и показал мне: фуку́.

Совет

Путешествуй налегке. Она вытянула руки в стороны, словно заключая в объятия свой дом, а может, и весь мир.

Патерсон, опять

Он вернулся домой. Лежал в постели, выздоравливал. Неподвижность Оскара так бесила его мать, что она делала вид, будто не замечает его.

Он был полностью и совершенно разбит. Понимал, что любит Ивон как никого прежде не любил. Понимал, что ему надо сделать, – в подражание Лоле сбежать обратно. Хрен с ним, с капитаном. Хрен с ними, Ханжой и Пачкуном. Забить на всех. Легко сказать, когда за окном белый рациональный день, но по ночам ледяной пот струился с его мошонки по ногам, как гребаная моча. Ему снился и снился тростник, жуткий тростник, разве что теперь били не его, но его сестру, мать, он слышал их вопли, их мольбы, ради Всевышнего, прекратите, но вместо того, чтобы бежать во весь опор на голоса, он убегал прочь! И просыпался с криком. Не меня. Нет.

Смотрел «Вирус» по тысячному разу, и в тысячный раз слезы наворачивались ему на глаза, когда японский ученый в итоге достигал Тьерра дель Фуэго, Огненной земли, и соединялся с любовью всей его жизни. Перечитывал «Властелина колец», по моим прикидкам, в миллионный раз, одну из своих самых любимых любимейших книг, служившую ему утешением как ничто другое с тех пор, как он открыл ее для себя, когда ему было девять, и ему, потерянному, одинокому, его любимая библиотекарша посоветовала: вот, попробуй почитать это, и так одна-единственная фраза изменила его жизнь. Помнится, две первые книги он проглотил залпом и уже приканчивал третью, когда строчка «И вот из Дальнего Харада черные люди, наполовину тролли с виду…» заставила его остановиться, голова и сердце болезненно ныли.

Через полтора месяца после «колоссальных побоев» ему опять приснился тростник. Но теперь он не дал деру, когда начались крики и стоны, когда раздался треск костей, но собрал в кулак все свое мужество, какое было, какое у него когда-либо было, и заставил себя сделать одну вещь, которую не хотел делать, думая, что он этого не вынесет.

Он прислушался.

3

Наступил январь. Мы с Лолой жили тогда в Вашингтон-Хайтс, хотя и в разных квартирах, – это было еще до ползучего вторжения белых ребят в наш район, и можно было пройти весь Верхний Манхэттен насквозь и не увидеть ни единого коврика для занятий йогой. С Лолой у нас все развивалось не очень здорово. Многое мог бы я порассказать, но сейчас не время и не место. Все, что вам нужно знать: хорошо, если раз в неделю нам удавалось поговорить друг с другом, и, однако, номинально мы оставались «моим парнем, моей девушкой». Я виноват, конечно. Не мог удержать мой рабо в штанах, даже несмотря на то, что она была самой офигительно красивой девушкой на свете.

Ладно, я сидел дома всю неделю, агентство по временным подработкам молчало как мертвое, и вдруг Оскар звонит с улицы в мою дверь. Я не видел его несколько месяцев, с первых дней его возвращения на самом деле. Господи, Оскар. Давай, поднимайся. Я поджидал его у лифта, и, когда он вышел на моем этаже, сгреб его в объятия. Как ты, братан? По-человечески, сказал он. Мы сели, и, пока я скручивал косячок, он в двух словах рассказал, как ему живется. Возвращаюсь в Дон Боско в ближайшее время. Обещаешь? – спросил я. Обещаю, ответил он. Лицо у него все еще было страшноватым, левая сторона слегка обвисала.

– Затянешься?

– Пожалуй, приму участие. Но только самую малость. Не хочу затуманивать мои мыслительные процессы.

В этот последний раз на нашем диване он казался человеком, пребывающим в мире с самим собой. Немного рассеянным, но примиренным. Вечером я сказал Лоле, что он явно решил жить дальше, однако в реальности, как потом выяснилось, все обстояло несколько сложнее. Ты бы видела его, говорил я. Такой худой, скинул все свои килограммы, и такой тихий, спокойный.

Чем он занимался все это время? Писал, конечно, и читал. А также готовился к переезду из Патерсона. Хотел оставить прошлое позади, начать новую жизнь. И прикидывал, что он возьмет с собой. Разрешил себе ровно десять книг из своих залежей, сердцевину канона (его слова), пытаясь свести багаж к необходимому минимуму. Только то, что я смогу унести. И это тоже было непривычно: чтобы Оскар – да оставил книги; позже мы, конечно, сообразили, в чем тут было дело.